Перед самым Новым годом ударила зимняя ростепель – а я, засидевшись с утра у компьютера до ломоты в мозгу, вышел пройтись по моей длинной набережной Москвы реки. Обычно там масса собачников – людей, обративших в силу разных причин, подчас трагических, свой отцовский или материнский инстинкт на четвероногих. Но из-за скользкой мокроты они осели по домам – и вместо них чуть в стороне от моей прогулочной тропы я увидел фигуру старика на лыжах.
На лыжах – и на коленях, в очень неловкой позе, из которой он мучительно пытался встать, но лыжи скользили, не давая ему сделать это – и отстегнуть их нажатием палки в нужную точку крепления он тоже не мог. Чертыхнувшись на неладного катальщика, отвлекшего меня от моих трудных мыслей, я двинул в его сторону. Не без труда, поскольку сам недавно подломил на лыжах с горки спину, поставил его на ноги и даже отстегнул ему одну лыжу:
– Иди домой, кататься скользко!
И хотел было продолжить свою поход, помогающий собраться с мыслями, но дед, не став снимать вторую лыжу, попытался доехать на ней до отскользившей прочь первой – и вовсе рухнул в мягкий, благо, снег. Теперь поднимать его было куда тяжелей – но мимо, благо же, шел рослый парень с неразлучной сейчас с молодежью банкой энергетика, и я крикнул ему:
– Поди сюда, помоги!
Он подошел к лежачему с другой стороны, воткнул свою банку в снег, и вдвоем мы опять поставили деда на ноги. Он же с самого начала так и не обронил ни слова, на нас старался не смотреть и смотрел вперед себя из-под своей могучей нелыжной шапки настоящим волком. Этот безумный взгляд заметил, похоже, и мой юный помощник – и, быстро подхватив свою банку, живо дунул прочь от хлопотного лыжника. Но я, более близкий ему возрастом, все же не мог так же стремительно дать деру, сперва отцепил и вторую лыжу от бедняги – и лишь затем вернулся на свою тропу, пытаясь вернуть и ход прежних, связанных с моей работой мыслей. Но пройдя с полста шагов, все же не удержался обернуться – и увидел деда там же, где его оставил, в позе, очень похожей на ту, в какой пытаются попасть ногой в крепление, чтобы пристегнуться. Я быстро отвернулся, потому что ну его, безумца старого, в болото: так никуда мне из-за его аварийного упрямства не уйти и ничего из нужного мне не надумать!
И все же на повороте, за которым старик уже должен был пропасть из вида, я обернулся еще раз – и увидел его в стартовой позе с выдвинутыми вперед с опорой на палки руками. Немедленно, чтобы не дай бог не узреть того, что вынудит идти назад, обратно отвернулся – и через еще десяток шагов с удовлетворением убедился, что больше мне его не видать.
Но уйдя из вида, из головы моей он не ушел! И я подумал: вот же дивный мир! Люди куда моложе все чаще теперь катаются без лыж, на одних лыжных палках, важно называя это «скандинавской ходьбой» и плодя даже секции для занятия ей, а по сути просто – облегченного валяя дурака. Другие трудную, но бесконечно упоительную и открывающую путь в бессмертие заботу по заведению и воспитанию своих детей подменяют этой кургузой собачатиной. А третьи – вон что учиняют: в нелыжную погоду, при полной немощи физической, на одном зверском, атомном стремлении, ударить своим лыжным пробегом – не знаю только, по чему!
Но по чему бы ни было: всякая пакость обычно заспинна и малогероична, а так, как он, с безумно устремленным очами, в духе кастровского «Patria o muerte!» (Родина или смерть!) – в бой идут одни молодцы! Значит, и этот – один из них; и какой-то праведных порох в пороховницах наших не вконец еще иссяк – хотя бы в таком, чисто символическом, но ярко знаменательном, как бессильный протест узников в темнице, виде. И пока этот непокорный дух здоров – и плоть, даже забарахтавшаяся в егозливом услужении ее убийцам, не до конца обречена...
Когда минут через 40 я вернулся к исходной точке моей прогулки, того лыжного атомного деда уже и след простыл. То ли ушел в небо – то есть в свой отчаянный лыжный путь, то ли уехал в вызванной ему еще кем-то «скорой»... Но главное, что такие чудо-богатыри несгибаемого даже в самой жалкой плоти духа – еще среди нас есть. А потому держитесь, злые мельницы: на вас в поход идет безумный Дон Кихот!
Не этим ли во все века, не менее порой дремучие и мрачные, чем ныне, жизнь и держалась на земле?
Комментарии