Памятка атикоммунисту: кто виноват в том, что Ленин узурпировал власть

• Опубликовал Александр Егоров 22 апреля 2016 г. - #СССР  #Октябрьская революция  #Российская империя  - 3 010 просмотров

  

  Как констатирует «Левада центр», если 10 лет назад рольВ.И. Ленина в российской истории положительно оценивали 40% граждан, а отрицательно 36%, — то сегодня приязнь к лидеру октябрьской революции выросла до 53%, а неприязнь упала до 27%.

  «Левада» разъясняет этот рост симпатий к большевику в рамках своей привычной идеологии: «поколение перестройки», на которую пришлась большая часть разоблачительных материалов о советской эпохе, сменяется новым, малоинформированным. И популярность Ленина — следствие недостаточной осведомлённости граждан о его деяниях.

  В действительности же цифры говорят, скорее всего, о другом: в сознательный возраст вступило поколение, никак не идеологизированное (то есть не обработанное ни коммунистической пропагандой 1970-х, ни антикоммунистической пропагандой 1990-х). И для этого поколения Ленин — уже не преступник и не пророк, а в первую очередь «история системного успеха в кризисную эпоху».

  И если рассмотреть события 1917-го под этим углом — то многое становится понятнее и в нашем сегодня, и в возможных вариантах завтрашнего дня.

  …99 лет назад лидер небольшой социалистической партии, едва сойдя с поезда, который привёз его в Россию из эмиграции, — выдвинул с тезисы, которые должны были оставить его в политической изоляции и превратить в политического маргинала. Его высмеяли, объявили идеи бредом и обвинили в предательстве. Спустя три месяца его разгромили, заочно арестовали и заставили бежать из столицы. Спустя полгода он взял власть в столице, а ещё спустя два года — во всей европейской России.

  …Перечислять всё нехорошее, что сказано и написано о В.И. Ленине за истекшее столетие, мы не станем. В принципе всё это громко говорилось и всюду писалось о нём ещё тогда, в 1917-м: авантюрист, германский шпион, воинствующий безбожник, беспринципный демагог и т.п.

  Штука вся в другом. Авантюристов, нигилистов, демагогов и шпионов в российской политике того времени было пруд пруди. Как и людей со вполне кристальным прошлым и чистыми намерениями. Но у всех их (и хороших, и плохих) не было нескольких простых вещей:

  а) партии с железной дисциплиной

  б) внятной идеи, под которую можно было мобилизовать массы

  г) умения выдвигать супер-злободневные лозунги, немедленно находящие отклик у адресата

  д) умения видеть представившиеся возможности и немедленно вцепляться в них железной хваткой

  е) безграничной уверенности в своей правоте, —

  а у В.И. Ульянова всё это было.

  Впрочем, и это не значило бы толком ничего, не случись революция в России — событие, которое Ленин безусловно предвидел, но которое застало его врасплох (ещё в январе 1917-го, выступая перед швейцарской рабочей молодёжью, он одновременно сообщил «Пусть вас не обманывает гробовая тишина в Европе. Европа беременна революцией» и «мы, старики, можем и не дожить до её решающих битв»).

  Была ли революция катастрофой?

  Да, и ещё какой. За ней пришли миллионы жертв, иностранные интервенции, разруха, разграбленные богатства страны, голод и долгая-долгая кровавая борьба за власть в воссозданном государстве.

  Могла ли катастрофа не произойти?

  Да, безусловно. Если бы все, кто вёл дело к ней, вдруг ударились оземь и перестали вести к ней дело. То есть перестали быть собой — ведущими к катастрофе силами или бессильными властями, не способными остановить это движение.

  Если бы капитал перестал рассматривать войну как источник невероятных процентов прибыли — а начал бы жить по принципу «всё для фронта, всё для победы».

  Если бы политическая элита империи перестала рассматривать войну и начавшееся после первых же поражений недовольство как отличный ресурс для внутренних интриг, и «лоялистского рэкета» царской власти, и подготовки разнокалиберных заговоров, и замены одного за другим целого ряда беспомощных премьер-министров (за один год перед Февралём их сменилось четыре штуки).

  Если бы сама верховная власть не узнала о начавшейся в столице революции спустя двое суток после её начала. И если бы опиралась перед этим в большей степени не на некие непреходящие мистические качества вверенного ей народа, а на его социально-экономические реалии.

  Если бы империя вступила в войну с проведённой индустриализацией, или с решённым земельным вопросом, словом — с чем-нибудь, что сняло бы напряжение между привилегированными классами и подавляющим большинством народа.

  Если бы империя не вооружила этот (не имевший толком даже права голоса) народ настоящими винтовками и не послала бы гибнуть миллионами за цели вроде «взять под контроль Дарданеллы и усилить своё влияние на Балканах».

  Если бы империя дала свой адекватный ответ на всеобщий европейский подъём «национально-освободительных движений», начавшийся вообще-то за десятилетия до катастрофы. Если бы свержением её власти не бредили бы одновременно кавказские и питерские интеллигенты, амбициозные дети «черты оседлости» и обнищавшие дети столичных дворян, польские социалисты и глубоко русские старообрядцы.

  Если бы подавляющее большинство привилегированных элит – политических, культурных и даже наследных аристократических – не находилось к существующему строю в глухой, давней и циничной оппозиции.

  Словом — революция могла не произойти, если бы российское государство в предшествовавшие ей годы было не собой, а каким-то совсем другим.

  Но другого государства у нас не было. И поэтому в феврале 1917 года его не стало.

  …Что тут важно: то, что руководило Россией между Февралём и Октябрём, тоже государственной властью можно назвать лишь с большой натяжкой.

  Это была своего рода семибанкирщина пополам с видными креаклами. Текстильный магнат, дворянин-вольнодумец, сахарозаводчик, князь-вольнодумец, врач, ещё один текстильный магнат, видный петербургский масон, ещё один текстильный магнат. Любой посетитель Музея современной истории в г. Москве может пройти в зал, где демонстрируется наглядная агитация Временного правительства. Он увидит там навязчиво повторяемое слово «Свобода» (да здравствует свобода, приобретайте заём свободы, защитим нашу свободу) — и ничего толком о решении вопросов, собственно и приведших к Февралю.

  Ещё весной и летом 1917-го 42 из 49 европейских губерний России были захвачены земельными переделами. В сотни и тысячи усадеб врывались крестьяне, разграбляя их, захватывая землю, угоняя скотину и нередко добираясь до самих дворян (а также кулаков — тех самых сельских ростовщиков, название которых поп-историки 90-х перевесили на всех пострадавших в Гражданскую и после неё зажиточных крестьян). И всё это – пока, по выражениюН. Суханова, из столицы доносились «бесконечные разговоры «об упорядочении земельных отношений без нарушения существующих форм землевладения»».

  На фронте (который состоял на 90% из тех же крестьян) очень внимательно и близко к сердцу принимали из тыла новости о вроде как уже начавшемся переделе земли. А получили демократизацию, создание выборных солдатских комитетов и отмену смертной казни. И захлебнувшееся по каким-то неведомым причинам июньское наступление, переросшее в катастрофу.

  Что делали в этот момент столичные креаклы в союзе с крупными магнатами? Они готовили новый и удивительный виток демократизации, они готовили всеобщие выборы в Учредительное Собрание.

  Что делали в этот момент мутные люди большевики со своим маргинальным вождём?

  Они выдвинули тезисы:

  — Передача власти в руки Советов — органов, которые одни только и имеют значение в данный момент. Потому что они уже организованы, и организованы по профессиональному принципу, и имеют в руках реальную основу для власти — заводские мастерские, или винтовки, или косы с вилами.

  — Отказ от войны за интересы тех самых магнатов («на революционную войну, действительно оправдывающую революционное оборончество, сознательный пролетариат может дать свое согласие лишь при условии перехода власти в руки пролетариата и примыкающих к нему беднейших частей крестьянства»).

  — Конфискация помещичьих земель и передача их под контроль батрацких и крестьянских советов.

  — Переход тотчас к контролю со стороны Советов за общественным производством и распределением продуктов.

  Короче — это то самое, знакомое и сегодня всем, кто старше 35-и: мир народам, землю крестьянам, заводы рабочим, вся власть Советам. Все эти лозунги имели своих конкретных, прямых, значащих адресатов. Большевистская агитация была направлена не на некую воображаемую на тот момент общность вроде «граждан России» или «общество». А на конкретные социальные группы, поставленные историей в решающее положение, которым требовалось лишь осознать свою невероятную силу.

  Что характерно — на момент выдвижения этих самых апрельских тезисов в большинстве рабочих и солдатских советов большевики имели меньшинство (что указывалось и в самом тексте ленинского документа). Но это была возможность — и Ленин увидел её, в отличие от прочих, и большевики раскрутили её на все сто процентов.

  …Чтобы понять, почему всё последующее было неизбежно, стоит сопоставить эти тезисы с другим эпохальным документом — «Корниловской программой» (героический генерал Л. Корнилов, персонаж вовсе не мутный, а прозрачный как хрусталь и славный, попытался взять власть в разваливающемся государстве спустя полтора месяца после июльской попытки большевиков).

  Итак, корниловская программа (написанная, кстати, постфактум — поначалу её просто не было):

  1) Установление правительственной власти, совершенно независимой от всяких безответственных организаций — впредь до Учредительного собрания.

  2) Установление на местах органов власти и суда, независимых от самочинных организаций.

  3) Война в полном единении с союзниками до заключения скорейшего мира, обеспечивающего достояние и жизненные интересы России.

  4) Создание боеспособной армии и организованного тыла — без политики, без вмешательства комитетов и комиссаров и с твердой дисциплиной.

  5) Обеспечение жизнедеятельности страны и армии путем упорядочения транспорта и восстановления продуктивности работы фабрик и заводов; упорядочение продовольственного дела привлечением к нему кооперативов и торгового аппарата, регулируемых правительством.

  6) Разрешение основных государственных, национальных и социальных вопросов откладывается до Учредительного Собрания.

  Вы можете вообразить себе адресата этого воззвания? Безусловно. Что это за адресат? Правильно, это приличный городской житель, которому уже есть что терять и который хочет порядка, своевременной подачи керосина и подвоза хлеба, работы заводов и безопасности. То есть самое бессильное, неорганизованное и бесполезное в конкретной, уже идущей борьбе существо. Который одобрит — но помочь не сможет, нечем.

  Кстати, спустя годы, в разгар Гражданской войны, лидеры белого движения так и не придумали, за какой, собственно, образ будущего они воюют.

  «Новая армия будет защищать гражданские свободы, чтобы позволить хозяевам русской земли — русским людям — выражать через выбранное Учредительное собрание свою верховную волю. Все сословия, партии и другие группы населения должны подчиняться этой воле…»

  Ну вы поняли. Это из Манифеста Добровольческой Армии. Ещё там был принцип Неделимости России, Непредрешения социального строя (как решит Учредительное Собрание как-нибудь потом, так и будет) и принцип Верности союзникам по Антанте.

  …Одним словом, катастрофа произошла не октябрьской ночью в городе Петрограде. Она произошла гораздо раньше, а вызревала ещё многие годы до этого.

  И все попытки отдельных современников сообщить, что дело в кучке исключительно беспринципных безбожников, сумевших предать и обмануть огромный народ и огромную державу — они по сути просто означают презрение и неуважение к державе и народу. Потому что объявить, будто в тяжёлую военную годину народ и держава сразу же превратились в добычу кучки демагогов — значит объявить русскую государственность и русский народ глубоко некачественными.

  Приговор истории состоит в том, что восстановление, отвоёвывание и защиту изуродованной революцией страны в последующие десятилетия возглавили люди с членскими билетами той самой небольшой маргинальной партии 1917-го.

  А урок истории для сегодняшнего государства — состоит в том, чтобы не повторять ошибок столетней давности.

  То есть не впадать в мистицизм и коллективную оппозиционность собственному строю.

  Не принимать за народ своей страны — суетящийся медиа-класс, а его нужды и требования — за требования и нужды народа.

  Не вестись на «рэкет-лоялизм» оппозиционных элит.

  И вовлекать тот самый народ — любыми способами — в непосредственное и ответственное управление его страной. Потому что народ, у которого уже есть власть, не подбить её свергнуть.

  Виктор Мараховский