Михаил Веллер. БАЛЛАДА О ЗНАМЕНИ

• Опубликовал Михаил Веллер 14 ноября 2013 г. - #Россия  #армия  #знамя  #Веллер  - 2 653 просмотра

  «Знамя есть священная херугва, которая... которой...»

  А. Куприн, «Поединок»

   

  Боевых офицеров, которые дожили до конца войны – и не были потом уволены в запас – распихали по дальним дырам, подальше от декабристского духа. А то – навидались Европы, мало ли что. И они тихо там дослуживали до пенсии, поминая военные годы.

  И торчал в глуши огромного Ленинградского Военного Округа обычный линейный мотострелковый полк. Это назывался он уже в духе времени – мотострелковый, а на самом деле был просто пехотный.

  И командовал им полковник, фронтовик и орденоносец, служба которого завершалась в этом тупике. Не все умеют к теплому местечку в штабе или тем более на военной кафедре вуза пристроиться. А этот полковник мужик был простой и бесхитростный: служака.

  Жизнь в полку скучная, однообразная. Слава и подвиги – позади. Новобранцы, учения, отчеты, пьянки и сплетни. Рядом – деревенька, кругом – леса и болота, ни тебе погулять, ни душу отвести.

  А уж в деревне житье и вовсе ничтожное. Бедное и серое.

  И только дважды в год сияло событие – устраивался парад. В парад полковник вкладывал всю душу, вынимая ее из подчиненных. За две недели начинали маршировать. За неделю сколачивали на деревенской площади перед сельсоветом трибуну и обивали кумачом. Изготовляли транспаранты, прилепляли на стены плакаты. Сержанты гоняли солдат, офицеры надраивали парадную форму и нацепляли награды, технику красили свежей краской – все приводили в большой ажур.

  И в радостные утра 7 Ноября и 1 Мая вся деревня загодя толпилась за оцеплением вокруг площади. Деревенское начальство и старшие офицеры – на трибуне. Комендантский взвод, в белых перчатках, с симоновскими карабинами, вытягивал линейных. Полковой оркестр слепил медью и рубил марши. И весь полк в парадных порядках, р-равнение направо, отбивал шаг перед трибуной. Все девять рот всех трех батальонов. Открывала парад, по традиции, разведрота, а завершал его артдивизион и танковая рота. В конце шли даже, держа строй, санитарные машины санчасти и ротные полевые кухни – все как есть хозяйство в полном составе.

  Народ гордился, пацаны орали, офицеры держали под козырек, а во главе, в центре трибуны, стоял полковник, подав вперед грудь в боевых орденах, и отечески упивался безукоризненной готовностью своего полка. Все свое армейское честолюбие, всю кровную приверженность старого профессионала своему делу являл он в этих парадах.
  А впереди всей бесконечной стройной колонны – знаменосец! – плыл двухметрового роста усатый и бравый старшина, полный кавалер орденов Славы. Это уже была просто местная знаменитость, любимец публики. Пацаны  гордились им, как чем-то собственным, и спорили, что, поскольку он полный кавалер Славы, то он главнее офицеров, и старше только полковник.

  А после парада был гвоздь программы – пиво! Надо знать жизнь глухой деревушки того времени, чтобы оценить, что такое было там – пиво; да еще для солдата. Дважды в год полковник усылал машину в Ленинград и всеми правдами и неправдами изыскивал средства и возможности купить три бочки пива. Каждому по кружке. Эти бочки закатывались в ларек, пустовавший все остальное время года, и вышедший с парадной дистанции личный состав в четко отработанной последовательности (это тоже входило в ночные и дневные репетиции!) выпивал свою кружку. А население кормили из дымивших, только что прошедших парадом полевых кухонь. Колхозников, естественно, было куда меньше, чем солдат в полку, и в этот-то уж праздничный день они наедались от пуза. И, таким образом, убеждались в смысле плаката на избе-читальне: «Народ и армия едины!»

  Хороший был полковник. Слуга царю, отец солдатам.

  И вот, значит, проходит такой первомайский парад. Оркестр ликует и гремит. Линейные замерли – штыки в небо, флажки на них плещутся. И с широкой алой лентой через плечо шагает старшина, колотя пыль из деревенского плаца, и в руках у него Знамя полка – 327-го гвардейского ордена Богдана Хмельницкого Славгородского мотострелкового – бахрома золотом, георгиевская лента по ветру бьет, орденок в углу эмалью блещет, и буквы дугой через красное поле. А по бокам его, на полшага сзади – ассистенты при знамени, статные юные лейтенанты, серебро шашек в положении на-краул искрами вспыхивает.

  И за ними – со своей песней, с лихим присвистом – разведрота марширует.

  Музыка сердца! Сильна непобедимая армия, жив фронтовой дух!
  И, миновав дистанцию церемониального марша и свернув за угол единственной деревенской улицы, старшина-знаменосец подходит к ларьку. Кружки уже налиты, кухонный наряд в белых куртках и колпаках готов к раздаче – да чтоб без проволочек! Полторы тыщи рыл участвуют в параде, и каждому по кружке надо в отмеренные минуты! И старшина, как знаменосец и заслуженный фронтовик, по традиции получает первым, и не одну кружку, а две. Первую он выпивает залпом, под вторую закуривает дорогую, командирскую, по случаю торжества, папиросу «Казбек» и уже через затяжку вытягивает пивко по глоточку и со смаком. Парад окончен.

  Теперь – в гарнизон, столы уже накрыты, столовая украшена: праздничный обед. К этому обеду полковник приказывал резать кабана из подсобного хозяйства, баранов, закупить в деревне соленых огурцов, и давал ротным негласное указание организовать наркомовские сто граммов всему личному составу – без рекламы, так сказать. Во славу оружия и в память Победы.

  Хороший был полковник. Больше таких нет. Полк за ним – в огонь и в воду. И у командования на прекрасном счету, в пример всем ставили. Но – не продвигали… Не то он когда-то где-то сказал не то; или по возрасту попал в неперспективные; или замполит про сто граммов стучал в политотдел дивизии... В общем вся его жизнь была – родной полк, и как апофеоз службы – эти парады.

  Значит, старшина выбрасывает окурок, ставит с сожалением пустую кружку и протягивает руку за знаменем, которое, свернув, прислонил к ларьку сбоку…

  Но не стоит там что-то знамя. Это он перепутал – он его с другого бока прислонил.

  Смотрит он с другого бока: нету. Странно. Сзади, значит, поставил… Но только сзади ларька знамени тоже нету. Старшина спрашивает лейтенантов-ассистентов:

  – Ребята, у кого знамя?

  Они на него смотрят непонимающе:

  – Как у кого? Ты ж его из рук не выпускал.

  – Да вот, – говорит, – поставил здесь…

  Они вместе смотрят ларек со всех сторон – нет, у ларька знамя не стоит.

  Начинают вертеть головами по сторонам. Взять никто не мог. Кругом в пулеметном темпе полк пиво пьет повзводно и поротно, и вольным шагом марширует в расположение.

  – А кто сегодня дежурный по посту №1?

  Во балда! Не иначе разводящий распорядился сдуру знамя сразу после парада доставить на место – и отрядил караульных прямо к концу церемониального марша. Так спрашивать же надо! Салаги…
  Старшина с ассистентами, спрятавшими шашки в ножны, идет в штаб полка, к витрине, где на посту №1 стоит с автоматом «на грудь» часовой.

  Пуста витрина.

  – Знамя где? – спрашивает старшина у часового. Тот от удивления начинает говорить – что ему на этом почетном посту категорически запрещено:

  – Как это? Так вы же знаменосец…

  – Тебе его что – не приносили?

  – Кто?

  – Ну… внешний караул…

  – Никак нет. А что – должны были?

  Идут к начальнику караула:

  – Знамя ты брал?

  Тот смеется – оценил шутку.

  – Ага, – говорит. – Пусть, думаю, повисит немного над КПП, чтоб сразу было всем видно, что они входят не куда-нибудь, а в гвардейский орденоносный полк.

  – Ну же ты мудак!! Где оно?!

  – Да вы чего?.. Я ж так, ребята… шучу… а что?

  – Шутишь?! Ничего. Молчи… понял?!

  У старшины делается все более бледноватый вид, и пышные усы постепенно обвисают книзу. Лейтенанты-ассистенты – те откровенно мандражируют. И начинают перерывать полк: какой идиот взял знамя и где его теперь держит.

  Возвращаются к ларьку. Там уже свернуто все пивное хозяйство.

  – Не, – говорит ларечник, – вы что. Ничо не видел. Да ты ж его из рук не выпускал.

  – Не выпускал, – мрачно басит сержант, сделавшийся ниже ростом.

  Может, в кабинет командира полка занесли? Или к начштаба?

  Идут обратно в штаб. Нет – пусто. Во все окна заглянули. Только часовой у пустой витрины смотрит выжидательно, болван.

  Они проходят по всем ротам. Идут в автопарк: может, знамя у ларька упало, соскользнуло по стенке, и кто-то в толчее его поднял и положил, например, на броню, и так на танке оно в парк уехало.

  Нет; нету.

  Дежурный по парку сильно удивляется вопросу и, конечно, тоже ничего не видел.

  Тем временем полк окончил праздничный обед. Половина солдат валит в увольнение: сбрасываться на самогон, драться в очередь вокруг четырех деревенских девок и склонять к любви средний школьный возраст. Офицеры компаниями шествуют по домам – за столы с выпивкой и закуской. Тихо в расположении. И нет нигде знамени.

  Человек, не служивший в Советской Армии первого послевоенного десятилетия, а тем паче штатский, ужаса и масштаба происшедшей трагедии оценить не может. В лучшем случае он слыхал, что высший знак солдатской доблести – это трахнуть бабу под знаменем части.

  Сейчас, когда лейтенант в автобусе не уступает место полковнику, когда и солдат не солдат, и офицер не офицер, и присяга не присяга, и армия развалилась на части, и не то что знамена – крейсера крадут и танковые колонны продают контрабандой за границу, – сейчас старая сталинского закала армия может восприниматься только как седая легенда. Потому что колхозный парень в армию шел как за счастьем: сытная еда! теплая красивая одежда! простыни, одеяло, койка! А через три года – паспорт в руки – и свободен, езжай куда хочешь! А посреди службы – десятидневный отпуск домой! Это ж был солдат. Не то что когда призванный в воздушный десант не может раз подтянуться на турнике! А офицер был – белая каста! Диагоналевая форма, паек, оплаченная дорога в отпуск, две тысячи зарплаты у взводного – офицер был богатый и уважаемый человек, и ездил исключительно в купейном, а от майора – полагалось в мягком вагоне.

  И отсутствие Знамени части – это кощунственнее, чем попасть в плен. Это граничит с изменой Родине. Это трибунал и вечный несмываемый позор. Это… это невообразимо, невозможно! За знамя можно умереть, спасти его ценой своей жизни, вынести простреленным на собственном теле, встать на колено и поцеловать; в самом крайнем случае его можно склонить над телом павшего героя. Но лишиться его принципиально невозможно ни в коем случае. Провались белый свет! – но знамя должно быть сохранено.

  И вот кругом весеннее солнце и пролетарский веселый праздник, а знамени нет. Законы чести рекомендуют выход единственный – застрелиться. Потому что второй выход, по законам чести, – это сначала с тебя перед строем сорвут погоны, а уже после этого ты можешь, опять же, застрелиться.

  Но старшина – все-таки не офицер, и вообще он чудом уцелел, пройдя насквозь войну, и стреляться он не хочет. Тем более что у него семья и дети. И вообще знамя еще не пропало, оно явно ведь где-то здесь, должно найтись.

  Лейтенанты-ассистенты, которые по статуту церемонии призваны охранять со своими шашками вышеуказанное знамя, стреляться также не хотят. Они его в руках не держали, у них его не отбирали, чего ж им стреляться. Им еще жить да жить…

  Они втроем еще раз и еще перерывают полк со всем его хозяйством вдоль и поперек – нигде знамени нет. Его нет в Ленинской комнате, нет у полкового художника, нет в оркестре среди, и нет даже на свинарнике в подсобном хозяйстве. На кухне нет, на стрельбище нет, и в санчасти тоже нет.

  А все уже обращают внимание, что они рыщут где ни попадя троицей, и вид у них прибабахнутый. И на вопросы они не отвечают. А что тут ответишь? Что святыня части как-то ненароком потерялась?

  Вечером один лейтенант говорит:

  – Ну что… Надо докладывать.

  Старшина – с мертвой безжизненностью:

  – Кому?..

  – По команде… дежурному по полку.

  Старшина садится на завалинку, закрывает глаза и говорит:

  – Докладывать будет старший по званию.

  Лейтенанты хором говорят:

  – Вот уж хрен. Я дежурному докладывать не буду. Знамя поручено знаменосцу, вот ты и докладывай.

  Старшина:

  – Я дежурному докладывать не буду. По уставу докладывает старший.

  – По уставу тебя надо расстрелять перед строем за утерю знамени!

  – Верно, – соглашается старшина. – Я буду стоять перед тем строем посередине, а вы по бокам.

  В конце концов они втроем идут в дежурку, и там лейтенанты все-таки выпихивают старшину вперед:

  – Ты фронтовик, кавалер Славы, не офицер, тебе простят. А нам – все, конец: суд офицерской чести – и в любом случае пинком под зад из армии.

  И старшина докладывает:

  – Товарищ гвардии капитан…. так и так… в общем плохо все…

  – Что такое? – весело спрашивает усатый гвардии капитан, принявший стакан по случаю праздника. – А по-моему – неплохо!

  – ЧП…

  – Ну, какое еще ЧП? Чего это у тебя, старшина, рожа такая невеселая, будто ты Знамя потерял?

  Старшина белеет от такой проницательности, и бормочет через силу:

  – Так точно…

  – Что – так точно?

  – Ну… что вы сказали…

  – Что я сказал? – удивляется капитан.

  – Исчезло…

  – Что исчезло?! Да доложи толком!

  – Знамя…

  – Какое знамя?

  – Полка…

  – Чего-о?!

  У капитана усы дыбом, глаза квадратные, фуражка на затылок скачет.

  – Тьфу! – говорит он. – Вы сколько выпили? Ну, они-то – молодые, но ты – фронтовик, служака: разве этим шутят?

  – Да я, – говорит старшина, – не шучу.

  Дежурному тут делается худо, и он отказывается осознавать происшедшее. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. И вот ему – как? за что? средь бела дня! – на его дежурстве!! – такое ЧП. А с кого первая башка долой – с дежурного. Он отвечает за порядок в полку. О Господи!

  Чего делать-то? А чего делать… надо докладывать командиру полка. Вот радость ему на праздничек. Кондратий бы не хватил. И дежурный принимает решение:

  – В общем так. Я докладывать командиру не буду. Не могу я такое докладывать! Сейчас семнадцать сорок. Смена дежурства в двадцать один ноль-ноль. Чтобы до этого времени знамя нашли. Бери всех свободных от караула – и ищите где хотите! суки!!! гады!!!

  Срочно создается поисковая команда во главе с помдежем-старлеем и лихорадочно переворачивает полк. Ищут суки-гады – никакого результата.

  В двадцать один ноль-ноль капитан сдает дежурство другому комроты и докладывает – рубит голосом самоубийцы:

  – За время моего дежурства в полку случилось чрезвычайное происшествие… исчезло Знамя части. Дежурство сдал!

  – Дежурство принял! – отвечает новый дежурный. – Ха-ха-ха! И давно исчезло-то? Что, в деревню за самогоном пошло?

  На лице прежнего дежурного вспыхивает неизъяснимое злорадство: принял! принял дежурство! не может он принять дежурство, если Знамя пропало! не должен! он тревогу трубить должен, поднимать всех! А он принял! Это – полгоры с плеч свалилось!..

  Он снимает с рукава повязку, передает ее заступившему дежурному; тот садится на его стул за стол в дежурке, и бывший дежурный говорит:

  – Да вот эти… фашисты!.. потеряли Знамя после парада.

  А новый дежурный, тепленький после праздничного обеда с водочкой, благодушно откликается:

  – Ха-ха-ха!

  – Докладывай! – приказывает бывший дежурный старшине. И тот повторяет свой душераздирающий доклад.

  Новый дежурный синеет, трезвеет, хренеет:

  – В-в-вы чо… охренели?.. Славяне!.. братцы… товарищи офицеры! Я, – говорит, – дежурство не принимаю!

  – Ты его уже принял. Так что давай – действуй. ЧП у тебя!

  – У меня ЧП?! У тебя ЧП!!!

  Короче: я, говорит, командиру докладывать не буду. Искать!!! Всем!!! Везде!!! В восемь утра построение – вот вам время до восьми.

  И всю ночь уже человек двадцать шатаются с фонарями по гарнизону, как спятившие кладоискатели, и роют где ни попадя: даже матрасы в казармах ворошат, и в ЗИПах смотрят... Фиг: нету.

  Утром является кинуть орлиный взор на свое образцовое хозяйство праздничный командир; и перекошенный капитан рапортует:

  – Товарищ гвардии полковник! За время моего дежурства в полку чрезвычайных происшествий не случилось!

  – Вольно.

  – Но за время дежурства капитана Куманина случилось.

  – Что – случилось?!

  – Чрезвычайное происшествие! Пропало Знамя части…

  Полковник с сомнением озирается на белый свет, проковыривает мизинцем ухо и принюхивается:

  – Ты сколько выпил, гвардии капитан?

  – Так точно. В смысле никак нет. Вот. Пропало полковое знамя.

  Командир покачивается, глаза у него делаются отсутствующие, а на бровях повисает холодный пот. Ему снится страшный сон.

  – Как… – шепчет он.

  Вперед выпихивают несчастного старшину, который на ногах уже сутки, и старшина в десятый раз излагает, как он прислонил Знамя, как пил пиво, как бросил окурок, и как Знамени на месте не оказалось.

  Под командира подставляют стул, подносят ему воды, водки, закурить и обмахивают его фуражками. И доводят до сведения о принятых мерах. Все возможное предприняли, не щадя себя…

  И зловещая тень Особого отдела уже ложится на золотые погоны товарищей офицеров.

  – Так, – говорит командир. – Так. Я в дивизию докладывать не буду. Что я доложу?! Я с этим знаменем до Одера!!! под пулями!!! Вы – что?! Искать!!! Всему личному составу – искать!!! Обед отменяется!!! Увольнения отменяются!!! Всех офицеров – в полк!!! Не найдете – своей рукой расстреляю! на плацу!

  И весь полк снует, как ошпаренный муравейник – свое знамя ищет. Траву граблями прочесывает. Землю просеивает! Танкисты моторные отделения открывают, артиллеристы в стволы заглядывают!

  Нет знамени.

  А это значит – нет больше полка.

  Потому что не существует воинской части, если нет у нее знамени. Нет больше такой армейской единицы. Вроде полк есть – а на самом деле его уже нет. Фантом.

  Три дня командир сидит дома и пьет. И после каждой стопки, днем и ночью, звонит дежурному: как? Нету…

  Докладывает в дивизию: так и так… Пропало знамя.

  Там не верят. Смеются. Потом приходят в ярость. Комдив говорит:

  – Я в армию докладывать не буду. Вот тебе двадцать четыре часа – иначе под трибунал!

  Ищут. Командир пьет. Дежурные тоже пьют, но ищут. И лейтенанты-ассистенты пьют – прощаются с офицерскими погонами и армейской карьерой. Только старшина не пьет – он сверхсрочник, у него зарплата маленькая: ему уже не на что…

  Комдив докладывает в армию, и диалог повторяется. Еще сутки пьют и ищут. И даже постепенно привыкают к этому состоянию. Это как если разбомбили тебя в пух и прах: сначала – кошмар, а потом – хоть и вправду ведь кошмар, но жить-то как-то надо… служба продолжается!..

  Армия докладывает в округ. И все это уже начинает приобретать характер некоей военно-спортивной игры «пропало знамя». Все уже тихо ненавидят это неуловимое знамя и жаждут какого-то определения своей дальнейшей судьбы! И часовой исправно меняется на посту №1, как памятник идиотизму.

  Надо извещать Министерство Обороны. И тогда – инспекция, комиссия, дознание: полк подлежит расформированию…

  И вся эта история по времени как раз подпадает под хрущевское сокращение армии на миллион двести. И под этот грандиозный хапарай расформирование происходит даже без особого треска. Тут Жукова недавно сняли и в отставку поперли, крейсера и бомбардировщики порезали, – хрен ли какой-то полк.

  Лишний шум в армии всегда был никому не нужен. Командира, учитывая прошлые заслуги, тихо уволили на пенсию. И всех офицеров постарше уволили. Молодых раскидали по другим частям. С капитанов-дежурных сняли по одной звездочке и отправили командовать взводами. С лейтенантов-ассистентов тоже сняли по звездочке и запихали в самые дыры, но ведь – «дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут…» Технику увели, строения передали колхозу. А старшину-знаменосца тоже уволили, никак более не репрессируя. Фронтовик, немолод, кавалер орденов Солдатской Славы всех трех степеней… жалко старшину, да и не до него… пусть живет!

  И старшина стал жить… Ехать ему было некуда. Все его малое имущество и жена с детишками были при нем, а больше у него ничего нигде на свете не было. И он остался в деревне.

  Его с радостью приняли в колхоз: мужиков не хватает, а тут здоровый, уважаемый, хозяйственный; выделили сразу старшине жилье, поставили бригадиром; завел он огород, кабанчика, кур – наладился к гражданской жизни…

  Через год, на день Победы, 9 Мая, пришли к нему пионеры. Приглашают на праздник в школу, как фронтовика, орденоносца, заслуженного человека.

  У старшины, конечно, поднимается праздничное все-таки настроение. Жена достает из сундука его парадную форму, утюжит, подшивает свежий подворотничок, он надевает ордена и медали, выпивает стакан, разглаживает усы, и его с помпой ведут в школу.

  Там председатель совета пионерской дружины отдает ему торжественный рапорт. На шею ему повязывают пионерский галстук – принимают в почетные пионеры. И он рассказывает ребятишкам, как воевал, как был ранен, и как трудно было на войне, и как его боевые друзья клали свои молодые жизни за счастье вот этих самых детей. Ему долго хлопают, и потом ведут по школе на экскурсию.

  Показывают классы, учительскую, живой уголок с вороной и ежиком. А в заключение ведут в комнату школьного музея боевой славы, чтобы он расписался в Книге почетных посетителей.

  Растроганный этим приемом, влюбленными взглядами и щебетом ребятишек, старшина входит в этот их музей – и там, среди витрин с ржавыми винтовочными стволами и стендов с фотографиями из газет, меж пионерских горнов и барабанов, он видит знамя их полка.

  Оно стоит на специальной подставке, выкрашенной красной краской, развернуто и прикреплено гвоздиками к стене, чтобы хорошо было видно.

  И над ним большими, узорно вырезанными из цветной бумаги буквами, по плавной дуге, идет поясняющая надпись: «ЗНАМЯ 327-го ГВАРДЕЙСКОГО СЛАВГОРОДСКОГО ОРДЕНА БОГДАНА ХМЕЛЬНИЦКОГО МОТОСТРЕЛКОВОГО ПОЛКА подарено пионерской дружине N 27 имени Павлика Морозова командованием части».

  …Это его пионеры сперли. Для музея. Сказали учителям, что подарили. Учителя очень радовались.

  …История умалчивает, что сказал старшина пионерам, когда пришел в себя, и что он с ними сделал. Также неизвестно, как он добрался до дома. Но по дороге он из конца в конец улицы погонял деревенских мужиков, намотав ремень с бляхой на кулак и сотрясая округу жутчайшим старшинским матом. Силен гулять – с восторженным уважением решили мужики.

  Через час кабанчик был продан, а жена, в ужасе глотая слезы, побежала за самогоном. Курей старшина извел на закуску. И сказал жене, что ноги его в этой деревне не будет. Он вообще ненавидит деревню, ненавидит сельское хозяйство и завтра утром едет искать работу в Ленинграде. Иначе он за себя не отвечает. Пионерскую дружину он передушит, школу сожжет, а учителей повесит на деревьях вдоль школьной аллеи.

  Вот так в Ленинградском Нахимовском училище появился двухметровый, усатый и бравый старшина, который еще двадцать лет на парадах в Москве ходил со знаменем училища перед строем нахимовцев, с широкой алой лентой через плечо, меж двух ассистентов с обнаженными шашками, и по телевизору его знала в лицо вся страна.

  Источник: http://lib.ru/WELLER/flag.txt