Кагарлицкий: "Если Навальный завоюет демократию, то сам первый проиграет выборы" Ч.I

• Опубликовал Алексей Сдвижков 21 февраля 2021 г. - #оппозиция  #Россия  #Навальный  #путинизм  - 1 004 просмотра

  Олигархи в окружении Путина жаждут транзита власти, но не могут договориться между собой. Кончится ли как со Сталиным?

   

  «Принцип нынешней власти в том, что России после Путина не будет», — считает политолог и социолог Борис Кагарлицкий. В интервью он рассуждает о том, почему зимние протесты были неизбежны, а Навальный стал лишь поводом, чем чреват наметившийся раскол в КПРФ для власти и почему правящей группе придется либо мириться с Западом, либо уступать место другим силам.

   

  «ПРОТЕСТЫ НЕ ИМЕЮТ К НАВАЛЬНОМУ ОСОБОГО ОТНОШЕНИЯ»

   

  — Борис Юльевич, вы в январе выходили на несогласованный митинг в Москве. Зачем это было нужно лично вам, а также тем людям, которые были с вами на улицах российских городов?

   

  — Все-таки есть статья 31 Конституции РФ. В принципе, само понятие несогласованного митинга антиконституционно и противозаконно. Когда говорим о том, что кто-то нарушает закон, то первыми это делают сами власти. Возможность использовать улицу как пространство для гражданской и политической активности — важнейшая характеристика демократии и свободного, незапуганного общества.

  Поэтому у меня в таких случаях всегда есть ответ: я за то, чтобы люди неограниченно использовали свои права, в том числе право собираться, как известно, мирно и без оружия, выражая свое мнение. В этом смысле 23 января было важным тестом. Люди вышли на несанкционированный митинг. И что страшного случилось? Ничего, кроме того, что полиция какое-то количество людей задержала, несколько человек избила. Но для общества никакого ущерба от несанкционированного митинга не наступило. Точно так же, как месяцы хождения людей в Хабаровске никакого ущерба ни городу, ни области, ни стране не нанесли, несмотря на то что все это было принципиально не санкционировано. Более того, у меня коллеги занимались подсчетами и выяснили, что никакого прироста заболеваемости ковидом от массовых уличных выходов не случилось. Поэтому оправдание, что мы не можем собираться вместе на улицах из-за ковида, не соответствует фактам, потому что показатели в Хабаровске не подскочили после массовых митингов. Так что по поводу «ковидных» ограничений это просто ложь, не соответствующая фактам. Мы имеем эмпирические данные, опровергающие официальную версию.

  Поэтому, как ни странно, мой первый мотив в данном случае был в том, что я в принципе против запретов. Необходимость бороться с запретами сама по себе является важнейшим мотивом для выхода людей на улицу. Конечно, не по любому поводу. Но и этот повод вполне достойный. Ведь люди вышли не только за Навального. Об этом уже все сказали много раз: и участники акции, и комментаторы, и даже сам Навальный сформулировал, что люди вышли за освобождение политзаключенных, за перемены в стране, против неподконтрольности власти и той социальной политики, которая проводится. То есть чтобы выразить свое недовольство состоянием, в котором страна и общество находятся. Мы имели дело с сочетанием разных факторов, но история Навального, конечно, послужила своего рода спусковым крючком, механизмом запуска социального протеста. Последний имеет глубинные корни. Самое смешное, что сейчас данный факт признал уже не кто иной, как Путин. В последнем своем выступлении он сам сказал, что обстановка в стране не очень хорошая. Правда, тут же снял с себя и своей администрации ответственность за то, что в стране происходит: «Все получилось само собой, мы, начальство, ни при чем, но нас в чем-то обвиняют». Так вот, Владимир Владимирович, начальство виновато. А если вы не хотите быть виноватым, то подавайте в отставку и расчистите место для кого-то другого, кто готов брать ответственность.

  
  

  — Если бы не было Навального, случились бы эти протесты сейчас?

   

  — Обязательно. Стопроцентно! Я прогнозировал эти протесты в течение года. Все время писал, что такого рода выступления неизбежны. А надо мной еще многие издевались, мол, ничего не будет. Но протесты случились. Почему? Протесты не имеют к Навальному особого отношения. Это как в известном в советское время анекдоте. Человек сидит у телевизора, ему говорят: «Подорожало мясо». А он: «Ладно, покупали и будем покупать». Потом сообщают, что подорожали книги — то же самое. Затем: «Подорожала водка». — «Пили и будем пить». Наконец, ему говорят: «А сегодня в Казани очень плохая погода, дождь со снегом, холодный ветер». И тут мужик вскакивает: «Гады! Что хотят, то и делают. Я не могу это терпеть и восстану».

  Сейчас ровно тот же случай: совершенно не важно, что будет поводом. Когда накапливается критический уровень социального недовольства, то он прорвется. А где и по какому поводу — неизвестно. На самом деле и Сергей Фургал был скорее поводом в том же Хабаровске. Это не значит, что к нему плохо относились. Но если бы был не Фургал, то кто-нибудь другой, не в Хабаровске, так в другом городе. Просто конкретно накопившееся недовольство прорвало именно по этому поводу и в данном месте. Мы никогда не знаем, почему подобное произойдет здесь, именно сейчас и так, но то, что должно произойти, железно.

  
  

  — Лично вы за что вышли?

   

  — Прежде всего за то, чтобы перестали запрещать уличные акции.

  
  

  — Значит, вы против запретов?

   

  — Да, и за освобождение политзаключенных. Но это начало более широкого процесса. Люди вовлекаются в политику, общественную деятельность, начинают выдвигать требования. Сейчас интересно: протест есть, а вот сформулированных требований нет. Субъекта протеста как некоего коллективного сознательного центра, который бы формулировал общественные потребности, пока нет. И подобное очень любопытно, потому что, с одной стороны, это слабость протеста, а с другой — потенциал его дальнейшего развития. Если он не будет подавлен, то неминуемо приведет к этому результату, то есть люди начнут формулировать более четко набор требований, который сводится к простым вещам. Конечно, люди просто устали от несменяемости и неконтролируемости власти. Соответственно, в глубине лежит потребность в сменяемости и контролируемости правителей, которые идут по прямо противоположному пути: чем больше общество хочет сменяемости, контролируемости и реальной выборности, тем больше власть идет по пути продления полномочий, несменяемости, ликвидации конкурентных выборов, их последних остатков, того, что хотя бы издали было похоже на политическую конкуренцию и так далее. Власть и общество движутся в противоположных направлениях. Траектория общества — объективно назревшая потребность в том, чтобы обеспечить участие людей в управлении и переменах. Власть, наоборот, делает все, чтобы исключить всякое влияние общества на свои действия и не допустить никаких перемен, даже очевидно назревших. Даже там, где все понимают, что уже что-то надо менять (хотя бы кадры иногда), власть честно идет по противоположному пути. Обратите внимание, они отменяют ограничения сроков по возрасту, по лимитам пребывания у власти.

  Теперь же каждый чиновник на своем месте будет стараться сделать то же, что и Путин. Если он хочет сидеть 36 лет, то чиновник будет тоже говорить, что должен сидеть не меньше. Любой начальник ЖЭКа, ДЭЗа, какой-нибудь конторы «Рога и копыта» станет говорить: «Мне меньше 30 лет сидеть нельзя. Чем я хуже Путина?» Это значит, что в обществе в принципе ликвидируется вертикальная мобильность. А у этих людей, как мы помним, есть еще дети. Как в известном анекдоте: почему сын майора никогда не будет полковником? Потому что у полковника тоже есть сын. В обществе есть потребность в повышении вертикальной мобильности, власть же делает все возможное, чтобы не просто отключить, а законопатить все социальные лифты, чтобы люди даже не знали, что они существовали когда-то на данном месте. Это второй момент.

  А третий момент — социально-экономический кризис, который страна переживает. Тем более до сих пор никто не простил пенсионную реформу.

  «ИЗ-ЗА ПОТЕНЦИАЛЬНОГО УЩЕРБА В РОССИИ НЕ ВЫХОДЯТ. В РФ ЖДУТ, ПОКА ЭТОТ УЩЕРБ СТАНЕТ РЕАЛЬНЫМ»

  — Когда ее проводили, не особо кто на улицы вышел.

   

  — Сейчас мы точно знаем, что она была не нужна. Теперь выясняется, что не существовало серьезного дефицита у пенсионного фонда, деньги на это имелись. Сейчас власть тратит на свои очень странные потребности, в том числе на помощь отдельным корпорациям, а иногда — конкретным бизнесменам, суммы, значительно бо́льшие, чем то, что было сэкономлено на пенсионной реформе. Иными словами, получается, что мы пенсионной реформой просубсидировали Ротенбергов, Ковальчуков, то есть конкретных людей, а даже не конкретные компании и отрасли. Субсидируем людей, которых знаем поименно. Это хуже, чем в США. Штаты считаются образцом бизнес-коррупции, когда разного рода схемы используются для финансирования крупного бизнеса. Но там это делается легально и все-таки по каким-то более или менее прозрачным схемам. Хотя подобное тоже скандально, неслучайно мы видели кампанию Берни Сандерса и большую дискуссию по данному поводу. А в России это приобретает еще и персоналистский характер. Не институции финансируются за счет общества и в ущерб общественным интересам, а уже конкретные личности. Это не может не вызывать возмущение, учитывая, что уровень жизни населения падает, сокращаются доходы большинства работающих людей. Поэтому возникает вопрос: почему мы должны субсидировать Ротенберга?

  Почему не вышли при принятии пенсионной реформы, тоже понятно. В условиях российского общества — крайне аполитичного, пассивного, разобщенного и так далее — любые выходы и протестные действия наступают не тогда, когда накапливается недовольство, а когда проявляется внешний раздражитель. У социолога Анны Очкиной есть интересные рассуждения о том, что есть недовольство, а что раздражение. Недовольство может копиться годами, не находя выхода, пока не появится раздражитель. Но последний может не иметь никакого отношения к причине недовольства, может быть внешним. Раздражитель предполагает немедленный ответный шаг, хотя бы его возможность, а недовольство может быть пассивным.

  Что касается пенсионной реформы (то же самое было с монетизацией льгот), люди просто были недовольны, но не получили в тот момент раздражителя, потому что пенсионная реформа начала их затрагивать уже после того, как она вошла в силу. Обратим внимание, власть же не отняла деньги сразу, она лишила нас средств, которые мы еще не получили, но должны были получить позднее. Люди начали чувствовать масштабы потерь по мере того, как эта потеря становилась актуальной. Из-за потенциального ущерба в России не выходят. В РФ ждут, пока этот ущерб станет реальным. Например, во Франции, когда принимался закон о первом найме (предоставлял работодателю право увольнять без объяснения причины в течение первых двух лет работы молодого сотрудника, если ему еще не исполнилось 26 лет, без выплаты каких-либо выходных пособий — прим. ред.). Вся страна его прочитала, и народ вышел на улицы, начались забастовки, волнения, потому что французы заранее знают, чем это все закончится. А россияне, даже если заранее знают, чем закончится тот или иной государственный проект, пока непосредственного ущерба нет, не выступают. Поэтому у нас практически нет случаев, когда народ эффективно выступает против каких-то запланированных мер. Для Франции же это было бы нормально. Там дискуссия начинается заранее, у нас же только постфактум. Мы всегда выступаем задним числом.

  Второй момент — у нас не всегда повод совпадает с причиной. Последние: низкие зарплаты, отсутствие помощи и поддержки в условиях пандемии, развал медицины, тотальная приватизация сферы общественных услуг, что приводит к тому, что все становится дорогим и неэффективным, та же пенсионная реформа, безумное неравенство. А повод — Навального задержали, не разрешили митинг, Фургала посадили.

  
  

  — Тем не менее на улицу всех звали именно сторонники Навального. Пару раз вышли, потом Леонид Волков сказал, что протесты временно сворачивают, затем была акция с фонариками. На ваш взгляд, протест слили?

   

  — Волков, конечно, пытается слить протест. Он старается показать, насколько он и его команда способны управлять протестом, то есть по команде включить его и выключить. С одной стороны, демонстрация силы и контроля очень эффектная и явно предназначена не для активистов, не для протестующих, а для потенциальных переговорщиков в Кремле или элитах. Им Волков показывает: «Видите, как я могу управлять протестом. Нажал кнопку — вышли 100 тысяч человек, нажал другую — ушли с улицы. Видите, все у меня в руках. А в следующих раз, может, 200 тысяч смогу выпустить или убрать с улиц». Это заход к потенциальным партнерам.

  С другой стороны, я думаю, что это большая ошибка, потому что такой контроль в условиях объективно сложившегося социального кризиса невозможен долгосрочно. Нажав кнопку «Отбой», Волков резко ослабил свою возможность контролировать процесс в целом. Он создал политический вакуум, который тут же будут пытаться заполнять другие силы. Просто-напросто иные силы настолько слабо организованы и внутри себя противоречивы, что пока не могут эффективно организоваться для этого.

  Та же самая история с КПРФ. Она начинает заполнять данный вакуум, но не может это сделать эффективно, поскольку, в отличие от ФБК (включен в реестр НКО, выполняющих функции иностранных агентов, — прим. ред.), не является политической партией. Почему? ФБК является более или менее однородной и хорошо организованной структурой с четкими целями борьбы за власть. Значит, ФБК — политическая партия, она построена для борьбы за власть в интересах определенной группы. А КПРФ — нет. Она не является структурой для борьбы за власть, она делает все, чтобы за власть не бороться. Это структура, которая в лучшем случае борется за проценты с другими оппозиционными партиями в той нише, которую власть для них заранее отвела. Это та оппозиция, которая принципиально не ставит цели борьбы за власть. Вся политика Геннадия Зюганова и структуры, которую он формировал на протяжении десятилетий, создана таким образом, чтобы исключить возможность борьбы за власть. Кроме того, это организация, где сейчас объединены люди, которые по основным вопросам политической жизни России имеют противоположное мнение. Этого нет в ФБК. Там они могут иметь разное мнение относительно того, что происходит в Америке, допустим, кто-то поддерживает Трампа, а другой — Байдена. Казалось бы, очень важный вопрос, но он значим для Америки. А для России ключевой вопрос: выходить или нет на уличные протесты. Тут никаких разногласий внутри ФБК не будет. В КПРФ —  наоборот. Наверное, они не станут спорить по поводу того, кто был прав в 1917 году или как отнестись к военному перевороту в Мьянме, они этот вопрос не будут даже обсуждать. Но по главному вопросу российской политики — участвовать в протестах, поддерживать их или нет — Валерий Рашкин и Геннадий Зюганов выдвигают два противоположных мнения.

  

  Источник: https://www.business-gazeta.ru/article/500106