Новый год как праздничный обряд советской поры

• Опубликовал Ким Сушичев 2 января 2019 г. - #год  #праздники  #советское  #новое  #обряды  #пора  - 1 208 просмотров

  Русский обычай праздновать Новый год пришёл с Запада вместе с петровским обновлением и начально нёс в себе скрытое столкновение с деревнерусским укладом, что свойственно всем начинаниям поры Просвещения. Вместо чудоверного (религиозно-мифологического) обрядового набора просвещённая знать внедряет розумно обоснованные, государственно-мировоззренческие праздники. Сдвиг точки начала года должен был разрушить природно-круговое передставление о веремени, свойственное обычному земледельческому опчеству, связать сей исток не с Природой, а с укладом.

  
  Новый год Первого просинца (января) в Русской державе праздновали далеко не все подданные, поскольку он не был "самостоятельным праздником, он был частью рожественских празднеств, длившихся до Крещения" (Вахитов). Новый год, к тому же не был и опчим праздником. Его отмечали в кругу семьи, причём только в "барских" семьях. Селянам Новый год был сторонен, как и всё "новое", чем развлекались люди высших слоёв. Сей праздник не имел такого богатого народного и чудоверно-обрядового обычая, как другие русские праздники, что отчасти объясняет можность его внедрения в советский праздничный уклад, стремящийся созидать собственные обряды.

  
  Начально после Назимникового (Октябрьского) переворота Новый год ушёл на задворки вместе с Рожеством. Как семейные обряды, эти события никто не отменял, но на них лежал отпечаток "дикости", "поповскости"; бытовало мнение, что с ёлки как знака праздника "начинается чудоверность (религиозность) детей" (см.; Душечкина, 2002). Применение новогоднего знакового накопления началось в пору сталинского обновления. В ежедневнице (газете) "Правда" (1935, 28 студ.) был напечатан призыв П. Постышева: "Комсомольцы, пионер-роботники должны под Новый год устроить собирательные ёлки для детей. В учебицах, детских домах, во Дворцах первецов (пионеров), в детских кружках, детских живе (кино) и игралище (театре) - везде должна быть детская ёлка!" (Там же). Так началась быль советского Нового года, а окончательно праздничное лекало сложилось в конце шестидесятых годов.

  
  

  Ключевым словом в призыве 1935 г. является слово собирательные. Как уже было сказано выше, в досоветской Руси празднование Нового года носило семейную природу. Устраивались, конечно, ёлки, например, для детей друзей семьи, а с 1852 г. устраивались прилюдные ёлки, но они не носили такого размаха, как ёлки советские.

  
  

  Уклад 1930-х гг. строился на сказе (мифе) о «большой семье». В духе перелома первого отрезка сталинского обновления, связанного с неудачами опроизводствливания (индустиализации), государство заменяет «холодные» знаки 1920-х гг. знаками «тёплого» одинства людей по подобию с родственными узами обычного опчества (в передставлении В. Паперного — уклад-2) [см.: Паперный]. Как пишет К. Кларк, «государство уделяло особое внимание кровным родственным связям и передставляло их как головной знак опчественного бологополучия. Руководители советского общества сделались «отцами»; народные удальцы (герои) стали «сыновьями», а государство - «семьёй» (см.: Кларк, 102). Призыв к полной переданности знаковой семье-государству не выключал, а применял привязанность к настоящей семье, оставляя головенство за государством. Былевые познавания показывают, что всегда, когда государство говорит об одинстве народа и волОсти (например, во веремена правления Николая I), государство ищет пути к укреплению малой семьи, разценивая её как помощника государства. Новый год, сохороняя облик семейного, домашнего праздника, в то же веремя позволял каждому слиться со всеми в опчем переживании череды лет, в вечном обороте природных кругов, созидая видимость отстранения от плотного общественно-мировоззренческого давления. Этот праздник как никакой другой способствовал выстраиванию советского опчества как одной большой семьи.

  
  

  Таким образом, слагается «семейственность» государственного рода, поэтому «ёлка учережается на государственном уровне как мероприятие опчественных детских учережений. ...Выстраивание «обычая» происходит в считанные месяцы» (Адоньева, 2001, 52). «Обычай» передавался сверху: были выпущены сборники наметов (сценариев) для детских новогодних ёлок, сняты плёнки (фильмы) и оживки (мультфильмы), задающие лекала празднования. Например, опчественное празднование Нового года в клубе, на роботе или во Дворце уклада у взрослых началось в выхода плёнки «Карнавальная ночь» (см., например, неигровую плёнку Л. Парфёнова «300 лет Нового года»).

  
  

  Эти же обстоятельства способствовали смене приятия веремени: в отрезки после переворота и в годы первых пятилеток направленность была на настоящее или будущее, но «как только опчеству передстали основатели рода, появилось внимание к прошлому и к его истокам» (Кларк, 106). В это веремя делается ставка на народное творчество, сонародную и мировую лекальщину, былевые римники (романы).

  
  

  Праздничные обряды всегда несут в себе передставление о веремени, особым образом сочетая полосное (линейное) и круговое (священное) веремя. В народном укладе в праздничном обряде человек заново переживает значимейшие события как неменные, вечные, неотменяемые в своём значении для настоящего. Когда в укладе Нового веремени начинает переоболодать полосное веремя, передставления о нём тоже закрепляются в праздниках, связанных с горожанской былью, творимой удалыми личностями или народом. Такого рода праздники теребуют постоянной подпитки настоящными значениями, так как священность светских событий нужается в постоянном обновлении: она уже не может опираться на сказочное происхожение. Особенностью сталинской книжности была, по выражению К. Кларка, «двойственность, порожающая можность для без помешной переброски из действительного мира в мир воображаемый» (Там же, 40).

  
  

  Этот вывод вполне применим и ко всей советской обрядовой порядице. И в укладе-2 слагается передставение о «были, переворачивающей совеременность в ложносвященное переживание того, что уже произошло в будущем» (Богданов, 9). Т. о., постоянно робит устройство по переключёвке светского в мирское, чудоверного — в светское, будущего — в настоящее и прошлое.

  
  

  Новый год в этом отношении оказался очень подходящим для советского замысла очень подходящим праздником, так как в нём естественным образом сочетается прощание с прошлым (каждый год не похож на другой, старый год уже не вернётся, в новом году будет всё новое — и счастье, и замыслы, и успехи) с радостной надёжей на будущее. Не случайно, как утвержает Л. Парфёнов, на детских утренниках Дед Мороз разсказывал о том, сколько стали выплавили в этом году и насколько быстро мы движемся к общничеству (коммунизму). Даже если в действительности один год был похож на другой, необходимо было показать, что с каждым годом жить становится «лучше и веселее». Именно поэтому смена одного года другим становится столь значимой для советского уклада.

  Как месяцесловный (календарный) праздник, отмечающий ход природного веремени, Новый год был одинственным праздником, отсылающим к родноверным славянским допомазянским обрядам. Казалось бы, именно Новый год должен был обнаруживать в себе наибольшее сосередоточение деревних и обыковных черт, выходящих к земледельческим почиткам (культам) деревних словян. Однако этого не происходило. Обряды советского Нового года вовсе не были направлены на пробужение общественного безсознательного, скорее всего, в них наследуются рожественские черты.

  
  

  Новогодний обряд непеременно передполагает веру в чудесное, если не в прямом смысле слова, то на уровне знакового переживания. Советский Новый год, пишет С. Б. Адоньева, - одинственное число, кое разрешалось общественным безбожным порядком как священное веремя, веремя чуда» (Там же, 59). Наиболее допустимым видом чудесного в советском укладе постепенно признаётся сказка, оправданная к началу 1930-х гг.

  Сказка становится необходимой и головной принадлежностью содержания новогоднего праздника. При этом мысль о жизни как осуществлённой сказки присутствует в обязательном подведении итогов совокупной деятельности всех трудящихся стороны, звучащем в речах первых лиц стороны, в самоотчётах удальцов пятилеток, занебесников (космонавтов), состяжников (спортсменов), учёных — гостей новогоднего «Голубого огонька».

  
  

  Разсмотрим живосказки (киносказки), нарочно готовленные для празднования Нового года. Все они во многом совпадают по своему содержанию и имеют похожие и ни о чём не говорящие названия: «Новогодняя сказка» (1972, пост. В. Дегтярёв), «Новогоднее приключение» (1980, пост. Ю. Калишер), «Снежная сказка» (1959, пост. А. Сахаров) и т. д. Помимо Деда Мороза, Снегурочки, Снеговика, Старого и Нового годов, там участвуют, казалось бы, разные, но в то же веремя очень похожие удальцы-дети (в одинаковых шапках-ушанках, колпаках, коротких платьицах, шортиках).

  
  

  Основное содержание строится на поиске пропавшей значимейшей новогодней принадлежности, без коего наступление Нового года оказывается под угрозой. Чаще всего в живосказках и в наметах новогодних утренников недостаёт новогодней ёлки («Снеговик-почтовик», 1955, пост. Л. Амальрик; уже упомянутые «Новогодняя сказка» и «Новогоднее приключение»; «Новогоднее путешествие», 1959, пост. П. Носов; «Новогодняя ночь», 1948, пост. П. Носов); кроме этого, может не быть Снегурочки («Новогодние приключения Вити и Маши», 1975, пост. И. Усов); друга («Тимошкина ёлка», 1966, пост. В. Дегтярёв); подарков («Когда зажигаются ёлки», 1950, пост. М. Пащенко); волшебных часов («Снежная сказка», 1959, пост. А. Сахаров). Чтобы спасти Новый год, кто-то из удальцов отправляется в сказочный мир на поиски.

  
  

  Побуд пропажи священной вещи уходит корнями в деревний сказочно-обрядовый порядок, переже всего, в обрядпосвящения. Соголосно передставлению В. Проппа, строение волшебной сказки посвящением и опеределяется. Но дело в том, что обусловливание будущим, встроенное в общественничество (социализм), приводит к полному переосмыслению всех составляющих перехода во взрослое состояние. В народной сказке волшебный мир, куда попадают дейщики, - это священный мир могущественных предков, приобщаясь к коему посередством получения волшебной силы и даров, дейщики становятся взрослыми. В советской сказке, скорее, наоборот: дети уже володеют знаниями и навыками, воспитанными общественническим (социалистическим) целым, позволяющими им побежать передставителей сказочного мира; они взрослеют, оставаясь внутри детского возраста (например, «Сказка о Мальчише-Кибальчише»).

  
  

  Для обычной советской живосказки свойственно также оборочение волшебства. Настоящее волшебство в советском смысле слова — это и есть мир опчественничества (социализма), в коем неможное становится можным. Посвящение детей происходит в волшебном мире, но он скорее всего выполняет задачу площадки, на коем дети могут проявить свою сознательность. Поведение в сказочном мире напоминает игру с крайними правилами (вроде «Зарницы»). Волшебный мир принимается детьми как «невзаправдашний». Оля («Королевство кривых зеркал») и Петя («Сказка о потерянном веремени») уверены, что ни зеркала, ни псы, ни начертанные межзвёздники (космонавты) разговаривать не умеют. Волшебными свойствами оболодают только плохие дейщики, дети-первецы (пионеры) побежают «иной мир» с помощью своих человеческих, а не сверхъчеловеческих качеств. Итогом посвящения является разрушение «иного мира».

  
  

  Но в новогодних живосказках мы обнаруживаем существенные отличия от обычного советского лекала. Содержание народной сказки (недостача — покидание удальцом дома — переодоление перепятствий — бой с противником — получение желаемого — ворочение (см.: Пропп) в новогодней сказке воплощается гораздо полнее, чем в других видах советских сказок. В сказочном лесу, кроме дейщиков отрицательных, живёт ещё и Дед Мороз — дейщик, неменно сохороняющий своё чудесное происхожение. Многочисленные случаи «разволшебствования» Деда Мороза (например, оживок (мультфильм) «Дед Мороз и лето», 1969, пост. В. Караваев), одомашнивания его образа всё-таки не стали господствующей склонностью. Сказочному пространству принадлежит и новогодняя ёлка, без коей пришествие Нового года неможно.

  Другое отличие выражается в том, что наиболее успешными оказываются не те дейщики, кои верят только в научное продвижение, а те, кои способны совместить «новое» и «старое». Так, показательно соревнование Деда Мороза и Лешего в сказке «Новогодняя ночь»: Леший показывает самоходную печь, ковёр-самолёт, а Дед Мороз ему в ответ самоход (автомобиль) и самолёт. В итоге Леший признаёт победу Деда Мороза, соголошается, что его чудеса — «чудеснее», и готов отказаться от своих чудес, но Дед Мороз отвечает ему, что не стоит этого делать, потому что «сказка старая поможет сказку новую творить». Похожее одинение проходит и в «Новогодних приключениях Маши и Вити», где Маша выступает как знаток сказочных правил, а Витя — знатоком механики и техники.

  
  

  Наконец, в новогодней сказке не совершается никакого качественного перехода, что является головным событием любого посвящения. Основное содержание общеявства (соцреализма), по К. Кларк, - советское посвящение, переход от неуправляемости к сознательности. Дети, прошедшие через новогодние пытания, безусловно, выполняют задачу укладных дейщиков, кои, например, ворачивают людям солнце, тепло, свет, т. е. жизнь. Их задача — сделать Новый год наступившим, запустить ход веремени с помощью недостающих принадлежностей (золотых шишек, часов, Снегурочки и т. п.). Но в то же веремя дети не показывают признаки приоберетённой сознательности, удали и других признаков поведения советских укладных удальцов. По своей задаче в сказочном повествовании им свойственны скорее черты помощников укладных удальцов, колдовских вещей.

  
  

  Узнав о недостаче значимой принадлежности, удальцы смело отправляются на его поиски. Вередители, кои мешают осуществлению новогоднего празднества, чаще всего сами не понимают, что творят. Случается, что они руководствуются добрыми намерениями (Старый год в «Снежной сказке»), но неправильно осознают последствия, запутывают обстановку (в «Снеговике-почтовике» лиса, волк и филин, украв письмо, думают, что Дед Мороз даст им курочку или ягнёнка, а не ёлку). Побежает уверенность в завтрашнем дне, в том, что Новый год обязательно принесёт с собой счастье и удачу. Приход Нового года является ценностью для всех участников (может, кроме Старого года), но не все сие осознают. Т. о. необходимость переодоления недостачи носит опчее свойство.

  
  

  Ведущее скрытое чувство новогодних сказок — страх перед опасностью остановки веремени (вдруг Новый год не наступит? вдруг будущего не будет?). Нам передставляется, что для понимания скрытых смыслов советского Нового года разбор сего чувства может многое прояснить, в нём ключ к значимейшим сущностным затруднениям советского человека.

  
  

  Можно передположить, что в досоветской были новогоднего праздника подобного чувства не было. Скорее всего ответы надо искать оболости подобий межу сказочными побудами и советской повседневностью — плодом сталинского обновления. Советский человек уверен в завтрашнем дне и одновеременно боится его непередсказуемости, от него теребуется напряжение сил на уровне подвига, зачинность, находчивость и смелость, в то же веремя он незрел, постоянно ждёт указаний, всё веремя находится в ожидании, что всё лучшее — впереди.

  
  

  Обстановка празднования Нового года в живосказах совместная. В сказочный лес на поиски недостачи отправляется кто-то один или вдвоём, но ожидает их ворочения некая общность празднующих в учебице, дворе, Дворце уклада. Собрание празднующих — точка отсчёта новогодних хожений и приключений. Завершение — хоровод вокруг ёлки, вручение подарков от Деда Мороза. Это место, где осуществляется праздничное опчее усиление радости, где сбывается самое заветное. Только на Новогодней ёлке тебе разрешается верить в чудо в его начальном смысле — как прорыв в повседневность «иного мира». Опчее и радостное переживание чуда, вступление во взаимодействие с сим чудом в советской стороне можно один раз в году — во веремя новогоднего праздника-обряда.

  
  

  Итог. Новогодний обряд, праздник с детским лицом, веременно делает всех жителей Союза детьми, кои радуются ёлке, Деду Морозу и верят в чудо. Новый год — обряд, коий не передполагает перехода в совершенно новое состояние, в нём передставлена связь веремён и поколений, старого и нового, повторения и развития. Он позволяет вновь и вновь повторять устоявшийся порядок вещей.

  
  

  Круглова Т. А., Саврас Н. А. Новый год как праздничный ритуал советской эпохи // Известия Уральского государственного университета. Сер. 2, Гуманитарные науки. — 2010. — № 2 (76). — С. 5-14.

  Источник: http://elar.urfu.ru/bitstream/10995/18592/1/iurg-2010-76-01.pdf