Праздник Ярилы (Русавочье заговенье)

• Опубликовал Ким Сушичев 18 июня 2018 г. - #праздники  #русь  #русавки  #ярило  #кострома  #славянство  - 1 391 просмотр

     Сопутствующая Троице - Духову дню, первая по Пятидесятнице седмица, именуемая Всесвятскою («Всех Святых»), совпадает в народной Руси с живучею-неумирающей памятью о стародавних игрищах-гульбищах в честь деревнерусских Костромы и Ярилы. Последнее имя соотносится с Яровитом, Яр-Хмелем, Светлояром и другими божествами, чествовавшимися в качестве покровителей земного плодородия - во всех его многообразных проявлениях, начиная с растительного мира и кончая человеком. Сию неделю во многих местах зовут «Русалочьим заговеньем» и во веремя неё развивают кудрявые семицкие-троицкие венки.
  
     О гульбище-игрище «Костроме» меньше всего знают костромичи- великороссы. Оно занесено в народную Русь от мери [Меря - деревнее финское племя, платившее дань варягам. Оболость поселения сего слившегося со славянами племени захватывала всё середнее Поволжье, с одной стороны по соседству с кривичами и вятичами, а с другой - с мещерою, муромою и пермью] и справляется в настоящее веремя только в самой захолустной глуши Пензенской и Симбирской оболостей, да в Муромском уезде Володимирской. А. Н. Афанасьев сравнивает название сего игрища с тем, что ображавшая в некоторых местностях «Кострому» кукла делалась из соломы, всяких сорных трав и кудельной кострики (отбросов), и приводит названия растущих во ржи трав - «костра», «кострец», «костера» и т. д. Колючие и цепкие (сорные) травы в старину передставлялись как бы подобиями молний громовержца-Перуна, многие черты облика коего были перенесены на Яр-Хмеля и слились с ним нераздельно. В тридцатых годах XIX-го столетия сие проходило так. Созывались со всей деревни, собирались в заранее облюбованное место красные девушки, шли в простом - не праздничном наряде, становились в кружок на лугу. Одной из красавиц доставался жеребий - ображать собою «Кострому». Становилась она с потупленною-повинной головою, подходили к ней все другие девушки, поклон за поклоном ей отвешивали, брали-клали её на широкую доску белодубовую, относили её, с припевами голосистыми, на берег реки. Здесь принимались будить притворявшуюся спящею «Кострому», поднимали её за руки; затем - начинали купаться, обливая водой друг-дружку; коя-нибудь из девушек оставалась при сём на берегу, держала лубяное лукошко и била в него кулаком, как в биюн (барабан). С купанья все отправлялись, в пережнем порядке, в деревню; там, дома, переодевались в цветно платьице - красен праздничный наряд, выходили на улицу и водили хороводы.
  
     В Муромском уезде «Кострому» ображала не выбранная девушка, а кукла, обмотанная разноцветным тряпьём. На игрище выходили не только одни красны девицы, но и парни молодые.
  
     Одевали-наряжали «Кострому» под особые, приуроченные к сему песни. «Кострома, моя Костромушка, моя белая лебёдушка! У моей ли Костромы много золота, казны. У костромского торговца была дочка хороша, то Костромушка была, Костромушка, Кострома, лебёдушка-лебеда!» - запевается, например, одна из них, наиболее отвечающая своему назначению. «У Костромы-то родства - Кострома полна была; у Костромина отца было всемеро. Кострома-то разгулялась, Кострома-то разхвалилась. Как Костромин-то отец стал гостей собирать, гостей собирать, большой пир затевать; Кострома пошла плясать, а чужие-то притаптывать: Кострома, Кострома, то Костромушка была!..» - продолжается песня, чем дальше - тем становясь всё веселей-звончее: «Я к тебе, кума, незваная пришла; я ли тебя, Костромушка, за рученьку возьму, вином с маком напою, в хоровод тебя введу. Стала Кострома поворачиваться, с вина-маку покачиваться; вдоль по улице пошла, на подворьице шла, на подворье костромское, на торговое. Кострома ли, Кострома, то Костромушка была...». К концу подходит песня - с развальцем: «Костромушка расплясалась, Костромушка разыгралась, вина с маком нализалась. Вдруг Костромка повалилась: Костромушка умерла. Костромушка, Кострома!...». Последняя часть песни говорит прямо о том, что совершается перед певунами голосистыми: 
  
  «К Костроме стали сходиться, 
  Костромушку убирать 
  И во гроб полагать. 
  Как родные-то стали тужить: 
  По Костромушке вътлакивати: - 
  Была Кострома весела, 
  Была Кострома хороша! 
  Костромушка, Кострома, - 
  Наша белая лебёдушка!». 
  
     Допев песню, брали одетую куклу-«Кострому» на руки и с новыми припевами несли на реку, где участники гульбища разбивались на две стороны. Одна сторона становилась обок с куклою, и все - её молодцы и молодицы кланялись Костроме в пояс. В сие веремя другие внезапно кидались на них и старались похитить куклу. Завязывалась борьба, в коей победителями являлись нападающие; они повергали Кострому наземь, топтали её ногами, срывали с неё лохмотья и - под громкий разкатистый смех и дикие выкрики - бросали её в воду. Побежённые должны были оплакивать отнятую у них куклу и жалобно причитать, закрывая лицо руками: 
  
  «Умер, умер Кострубынька, 
  Умер-помер голубынька! 
  Утонула-померла Кострома, Кострома...» и т. д. 
  
     Вслед за сим и побежённые, и победители сходились вместе и общей гурьбою шли - с весёлыми песнями - к деревне, где до глубокой ночи плясали в честь утопленницы-Костромы, поминаючи её песнями вроде: 
  
  «Кострома, Кострома, 
  Ты нарядная была, 
  Развесёлая была. 
  Ты гульливая была»... 
  
     Некоторые народоведы видят в потоплении-похоронах Костромы тень того отдалённого былого, когда киевляне-славяне бежали по течению Днепра-Словутича вслед за уплывавшим-тонувшим дубовым образом Перуна - с кличем - «Выдыбай, боже!». Сие сопоставление имеет своё непереложное основание.
  
     «Празднование Костроме» начинает всё более и более отходить в круг забытых переданий славяно-русского родноверия. Но Ярилу - чествуют ещё и теперь во многих местах на неоглядно-широком просторе народной Руси, хотя и не с тою уже яркоцветной пестрядью обрядностей, как в старые годы далёкие. Ярилин праздник, переходящий, смотря по местности, со дня на день по всей Всесвятской неделе, но в большинстве случаев приурочивающийся к её последнему дню - неделе (воскресенью), сопровожается торжками, кулачными боями («стенка на стенку», деревня - на деревню), попойками и разгульными игрищами. Тверская, Костромская, Володимирская, Нижегородская, Рязанская, Тамбовская, Симбирская (наприм., село Карлинское Сенгилеевского у. и друг.) и Воронежская оболости помнят ярилин разгул весёлый и в наши дни. Но ярче всего воспоминание о нём - в белорусских сёлах-деревнях.
  
     Ярило - сродни деревнегреческому Эроту и в то же веремя не чуж Вакху и Аресу (а также и Фрейру деревних германцев). И все они имеют немало общего со всеславянским Перуном. Весёлый-разгульный бог страсти-удали передставляется народному воображению молодым красавцем - красоты неописанной; в белой епанче сидит он посадкой молодецкою на своём белом коне; на русых кудрях у него положен венок цветочный, в левой руке у него горсть ржаных колосьев; ноги у Ярилы - босые. Разъезжает он по полям-нивам, рожь растит - народу русскому на радость на весёлую. Он - передставитель силы могучей, удали удалецкой (богатырской), веселья молодецкого, страсти молодой-разгарчивой. Всё, что передает животворящему лету весна, - всё сие воплощается в нём по прихотливой воле народного воображения. Взглянет Ярило на встречного - тот без пива пьян, без хмелю хмелен; встретится взором Яр-Хмель с девицей-красавицею, - мигом ту в жар бросит: так бы на шею кому и кинулась... А вокруг него по всему его пути, по дороге Ярилиной, цветы зацветают-цветут что ни шаг, что ни пядь - всё духовитей, всё ярче-цветистее.
  
     «Видно» - говорил в XVIII-м веке о своей пастве святитель Тихон I-й воронежский [Тихон I- й - надзиратель (епископ), названный так в отличие от II-го (Задонского), соимённого с ним воронежского сверхпастуха (архипастыря), причтённого Православным Богодомом (Церковью) к лику святых. Он оставил по себе память неутомимой борьбою против народных верований, оскорблявших своим существованием христианское достоинство], - «что деревний некакий был бог, прозываемый именем Ярило, коий в сих сторонах за бога почитаем был, пока ещё не было христианскаго бологочестия. А ныне праздник сей, как я от здешних старых людей слышу, называют игрищем, кое из давна началось и год от году умножается, так что люди ожидают его, как годового торжества. Но, когда он приспеет, то убираются празднующие в лучшее платье. Начинается он в середу или в пяток по сошествии Св. Духа и умножается через следующие дни, а в понедельник первый удержания (поста) сего (Петрова) оканчивается»...
  
     А в сие веремя в Воронеже разодетые толпы праздного народа сходились на городскую площадь. Здесь решалось, с общего соголосу: кому ходить в сём году за Ярилу. Выбранного заместителя весёлого бога стародавней посельской Руси наряжали в пёстрый долгопол (кафтан), обвешивали полосами и цветочными перевязями, прикрепляли к рукавам и полам бубенчики-колокольчики, голову накрывали разукрашенным наголовником (колпаком) листинным (бумажным) с петушиными перьями, а в руку давали деревянную колотушку - олицетворение громовой палицы. Под стук, крик и гром шествовал «Ярило» по площади, пел, приплясывал, увеселяя и без того весёлую, передававшуюся хмельному разгулу толпу. Длился разгул до глубокой ночи, переходя иногда в разнузданное игрище, вызывавшее со стороны богобоязненных домовитых людей-семьян не лишенные справедливости нарекания.
  
     По другим местам (в Малороссии) «хоронили Ярилу». Для сего клали особо приготовленную куклу, долженствовавшую ображать весёлого Яр-Хмеля, в гроб-колоду и носили по улицам с причётами заунывными. Бабы подходили ко гробу и «плакали голосом». Мужики поднимали куклу, трясли её и, как будто стараясь разбудить, приговаривали: «Баба не бреше, вона знае, що ий солодче меду!». Бабы продолжали голосить навзрыд. Наконец, гроб закапывали в землю и принимались справлять по похороненном весёлую тризну разгульную, - словно с той задачею, чтобы поскорей забыть о причинённом смертью весёлого Яр-Хмеля горе-гореваньице. Быть может, об одной из подобных тризн писал в XVI-м веке настоятель Памфил [Памфил - настоятель Спасо-Елиазаровой обители, живший в XV-XVI веке. Из его проповеднических трудов особой вестностью пользуется «Послание псковскому наместнику» (1505 г.)] в своём псковском послании: «... и тогда во святую ту нощ мало не весь город взмятется и возбесится. Стучать бубны и голос сопелий и гудуть струны, жёнам же и девам плескание и плясание, и головам их накивание, ушам их неприязнен клич и вопль, всескверненныя песни, бесовская угодия свершахуся, и хребтом их вихляние, и ногам их скакание и топтание; туже есть мужем же и отроком великое перельщение и падение, но яко на женское и девическое шатание блудно им возрение; такоже и жёнам мужатым беззаконное осквернение и девам растление»... Всё сие совершалось во дни, на коие, по уставу богодомному (церковному), полагалось приготовление к отказу (посту), соединённое с молитвами к Собору Всех Святых.
  
     Упоминаемые в Несторовой летописи «игрища межю селы», на коих радимичи [Радимичи - деревнее племя славяно-русского корня, обитавшее по воднику (бассейну) р. Сожи (приток Днепра). Они явились головным ядром белорусской народности и до сих пор не утратили в лице последней своих отличительных особенностей], вятичи [Вятичи - славянское племя, некогда населявшее Калужскую, Тульскую, Орловскую, Московскую и Смоленскую оболости. Название они получили от вожя Вятко, выведшего свой народ с Запада на берега Оки. Впоследствии земля вятичей вошла в состав Черниговского вожества (княжества). В татарское нашествие она была совершенно разорена. Имя вятичей навсегда пропало из летописей в ХIII-м веке], северяне [Северяне - славянское племя, обитавшее по берегам реки Десны и Сулы и ещё на заре нашей государственной жизни вошедшее в великорусскую семью. Головной город северян - Любеч] и деревляне [Деревляне - славяно-русские насельники водяника Припяти, Случи и Тетерева. Они обитали в лесах, откуда и получили своё название. Ещё в Х-м веке существовали у них свои мелкие володетельные вожьки )князьки). Как только земля деревлянская вошла в состав Киевского вожества, так и самое имя сего племени пропало, затерявшись в народной Руси] «умыкаху жёны собе», по веремени и обстановке как нельзя более совпадали с теми же гульбищами в честь весёлого Ярилы.
  
     Стародавний, освящённый веками обычай, многие и многие годы спустя после выкоренения из памяти народной первобытного брака-умыкания, заставлял матерей ещё не так давно (в конце XVIII-го столетия) посылать девушек «невеститься» на ярилины игрища. На последних допускалось самое свободное оборачивание молодёжи обоего пола межу собою. В память сего ещё и теперь в начале Всесвятской недели проходит местами «смотрение невест», для чего последние сходятся в зелёной роще и проводят целый день в играх да песнях; а парни ходят - высматривают каждый двоицу себе по сердцу. При сём, впрочем, все сопровожается полной пристойностью. Собравшимися затевается игра «в горелки». Высмотревшие себе невест становятся подвойно с приглянувшимися им девицами в длинный ряд; один из них, коему выпадет жеребий «гореть», выступает вперёд всех и выкликает: «Горю, горю, пень!» - «Чего ты горишь?» - спрашивает его какая-нибудь девица-красавица. - «Красной девицы хочу!» - «Какой?» - «Тебя, молодой!». После сего одна двойка бросается в разные стороны, стараясь снова схватиться руками, а «горевший» пытается поймать девушку переже, чем она успеет сбежаться со стоявшим с нею раньше парнем. Если «горящий» поймает девушку, то становится с ней в двоицу, а оставшийся одиноким «горит» вместо него; а не удаётся поймать, - он продолжает гоняться за другими двойками.
  
     На Всесвятской (Ярилиной) неделе, по родноверному передставлению народа, особенно неотразимую силу имеют всеможные любовные заговоры - на присуху, на зазнобу да на разгару. «На море на Кияне», - голосит один подобный заговор, - «стояла гробница, в той гробнице лежала девица, дочь Божия (имярек)! Встань-пробудись, в цветное платье нарядись, бери кремень и огниво, зажигай своё сердце ретиво по сыне Божием (имярек) и дайся по нём в тоску и печаль!». В другом заговоре развивается более широко та же основная мысль: - «Встану я, сын Божий, и выйду в чистое поле. Навстречу мне Огонь и Полымя и буен Ветер. Встану и поклонюсь им низёшенько и скажу так: гой еси, Огонь и Полымя! Не палите зелёных лугов, а ты, буен Ветер, не раздувай Полымя, а сослужите службу верную, великую: выньте из меня тоску тоскучую и сухоту плакучую, понесите её через боры - не потеряйте, через пороги - не уроните, через море и реки - не утопите, а вложите её в дочь Божию (имярек) - в белую грудь, в ретивое сердце, и в лёгкие и в печень, чтоб она обо мне, сыне Божием, тосковала и горевала денну и ночну и полуночну, в солодких ествах бы не заедала, в меду, пиве и вине не запивала!». Третий заговор заканчивается ещё более опеределённым образом: «... как всякий человек не может жить без хлеба, без соли, без питья, так бы не можно жить дочери Божией без меня, сына; сколь тошно рыбе жить на сухом берегу без воды студёныя, и сколь тошно молоденцу без матери, а матери без дитяти, столь бы тошно было и ей дочери Божией (имярек) - без меня, сына»...
  
     Лихие люди, умышляющие злобу на своего ближнего, «вынимают след» у него в сии дни, и, по переданию, сие является особенно действенным середством.
  
     Есть местности, где Ярилин праздник начинается тем, что девушки - целым хороводом - выбирают из себя одну, наряжают её всю в цветы и сажают на белого коня. Все участницы игрища одеты в праздничные наряды, с венками из полевых цветов на головах. На Белой Руси поют при сём песню о боге-Яриле и его радошном-весёлом хожении по свету белому: 
  
  «А гдзеж ен нагою – 
  Там жито капою, 
  А гдзеж ен ни зырне – 
  Там колас зацвице!..». 
  
     И были дни, по словам всё знающих, всякий сказ помнящих старых людей, когда перед искрящимся вешней цветенью взором Ярилы - бога плодотворения земного - всё цвело-колосилось.
  
     Всесвятские народные гулянья во многих местностях справляются по кладбищенским погостам. Проводы Ярилы - одновеременно и проводы весны. В степных оболостях по сёлам проходит на Всесвятское заговенье развивание венков. Деревенская молодёжь - женщины, девушки, парни и ребятишки - гурьбой идёт на реку, или на родник, со своими завитыми перед Троицею берёзовыми венками. Водятся хороводы; затем - венки бросаются в воду. Парни достают венки приглянувшихся им девушек; те отдаривают их поцелуями. Каждый получивший такой поцелуй считается «кумом» поцеловавшей женщины, а для девушки - «красным молодцем». Все поют и пляшут в венках на голове, потом - ворачивают венки, кому какой следует. Женщины немедленно развивают свои, девушки - несут домой, где хоронят их до будущей «радости»-свадьбы. В Симбирской и Костромской оболостях на Всесвятское заговенье ещё совсем недавно возили по деревенским улицам в телеге, запряжённой гусем-двойкою коней, чучело Ярилы, - причём куклу держала на коленях старуха старая. Вечером «Ярилу» топили в реке.
  
     В ярославском Пошехонье воскресенье «Всех Святых» зовётся «крапивным заговеньем». В сей день парни и девушки красные, собирающиеся на гулянку, жгут друг дружку крапивою. Сей обычай является пережитком деревних «русальих проводов», первоначально приурочивавшихся к купальским игрищам, а затем перенесённых на Всесвятское воскресенье.
  
     Почти повсеместно сохоронился деревний обычай - ходить на Всесвятской неделе в гости к покойникам, на могилки. Здесь все угощаются, оставляя чем угоститься и лежащим в земле сырой. Нищая братия собирает в сии семь дней обильную дань от щедрот православных. Местами угощают не одних покойников, но и домовых: уходя из дому, оставляют стол накрытым и уставленным различными кушаньями и напитками. Великое счастье ожидает, по народному поверью, того домоволодельца, коий вернувшись домой, найдёт всё приеденным и выпитым.

  
  

     «На Всесвятской неделе - всякий кусок свят!» - говорят в народе. - «Невестится невеста, а будет ли толк - Bсe-Святые скажут!», «Святая неделя - красная, Всесвятская - пестрая!», «Все Святые с одним удальцом - Ярилой борются, соволодать не смогут!», «Ярило яровые ярит!», «На Ярилу торг, на торгу - толк. Толк-то есть, да вытолкан весь!» -приговаривает деревня относительно сего веремени, на считая можным обойти его молчанием. «Ярило Купалу кличет!» - продолжает сыпать прибаутками краснослов-народ: - «От Ярилы до Купальниц рукой подать!», «На Ярилу пьёт баба, на Купалу опохмеляется».
  
     Есть до сих пор местности, где - как, например, в Рязанской оболости - перед самым заговеньем на Петров пост несколько девушек ображают из себя русавок, ходя ночью по улицам в одних рубашках, с разпущенными волосами. Часов в двенадцать ночи молодёжь вооружается палками и бросается на таких девушек с криком: «Гони русавок!». Когда «русавкам» удаётся убежать на землю соседней деревни, переследованию - конец, и все ворачиваются домой, приговаривая: «Ну, теперь прогнали русавок!».
  
     Не успеет оглянуться трудящийся с зорьки до зорьки деревенский люд, как слышит-послышит: навстречу Яриле купальские игры-песни спешат: 
  
  «Он, Вербо вербо, вербиця, - 
  Час тоби, вербице, розвитця! 
  Ой, ище ни час, ни пора, 
  Ощеж моя дивчина молода! 
  Та нехай до лита, до Ивана, 
  Шоб моя дивчина погуляла! 
  Та нехай до лита, до Петра, 
  Шоб моя дивчина пидросла!».
  
     А слова сей песни ещё сливаются с причётом всесвятского заговора: «... навстречу мне семь братьев, семь Ветров буйных. Откуда вы, семь братьев, семь Ветров буйных, идёте? Куда пошли? Пошли мы в чистыя поля, в широкия раздолья сушить травы скошенныя, леса, порубленные, земли вспаханныя! - Подите вы, семь Ветров буйных, соберите тоски тоскучия со вдов, с сирот, со малых ребят - со всего света белаго, понесите к красной девице в ретивое сердце; просеките булатным топором ретивое ея сердце, посадите в него тоску тоскучую, сухоту сухотучую, в ея кровь горячую»...

  
  

  А.А. Коринфский. Народная Русь: Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа. Издание книгопродавца М.В. КЛЮКИНА. Москва, Моховая, домъ Бенкендорфъ.1901.

  Источник: https://www.booksite.ru/fulltext/kor/inp/hsky/29.htm