Литература и политика в год литературы

• Опубликовал Николай Кофырин 24 октября 2015 г. - #политика  #литература  - 2 360 просмотров

  «Нужно понять, что же делает русскую литературу литературой русской». С этими словами доктор филологических наук, профессор Литературного института (Москва) Иван Андреевич Есаулов 16 октября 2015 года в Русской христианской гуманитарной академии (Санкт-Петербург) сделал доклад на тему «Новая концепция истории русской литературы».
  
  И.А.Есаулов считает: «Надо признать, что постсоветская история русской литературы, как она у нас преподаётся, несмотря на усилия отдельных учёных и даже институций, так и не смогла вырваться из-под глыб прежних идеологических убеждений и предубеждений». «Необходима новая концепция русской словесности. Нужно преодолеть разрыв между историй русской словесности и христианским фундаментом отечественной культуры».
  Что же делает русскую литературу литературой русской?
  
  «Литературный процесс в России, – считает И.А.Есаулов, – описывается до сих пор в целом в соответствии со схемой последовательного освободительного движения в России, известного по статье «Памяти Герцена».
  Ленинские этапы являются частным случаем этой самой схемы освобождения. При этом даже не ясно, кто именно освобождается, и от чего именно освобождается. Считалось, по умолчанию, что освобождается от русского государства, освобождается от православной основы русской культуры, и, в конце концов, освобождаются от Бога.
  
  Некоторые произведения русской классики не были прочитаны только потому, что противоречили логике «левого мифа», революционно-демократической мифологии. Переосмыслить это направление означает написать новую историю русской литературы.
  
  Словесность шире литературы, поскольку включает в себя устные и письменные произведения.
  Литература возобладала в нашей культуре только со второй половины XIX века, и восходит к латинскому «литера» (буква).
  Словесность имеет более древнюю историю, восходя к слову – «Логосу». Божественным Логосом был Христос.
  За оппозицией литера и слова мерцает ценностная оппозиция двух эйдосов: буквы и духа (закона и благодати).
  
  История оригинальной русской словесности начинается со «Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона (относят к 1037 – 1050 годам).
  
  Истоком русской словесности является пасхальная проповедь. Освоение двух заветов для русского православного человека совершалось не столько посредством чтения даже и духовных произведений, сколько личным участием в православном соборном богослужении. Именно это богослужение и сформировало особую поведенческую структуру, особый строй мысли – православный менталитет.
  
  Пушкин писал, что греческое вероисповедание, отличное от всех прочих, дало нам особый национальный характер. В известном письме к Чаадаеву есть такие строки: «…мы должны были вести совершенно особое существование, которое, оставив нас христианами, сделало нас, однако, совершенно чуждыми христианскому миру, так что нашим мученичеством энергичное развитие Европы было избавлено от всяких помех».
  
  Основные события жизни Христа это Рождество и Воскресение.
  Если в западной христианской традиции можно усмотреть акцент на Рождество, и соответственно говорить о «рождественском архетипе», то в традиции восточной церкви празднование Воскресения оказывается главным праздником не только в конфессиональном смысле, но и в общекультурном плане. Что позволяет говорить об особом «пасхальном архетипе» как культурном бессознательном.
  
  Подобные архетипические представления могут не осознаваться на сознательном уровне самими носителями культуры, они не смогут их выразить.
  Аверинцев признавал, что скрытое воздействие христианской традиции не прекращается и тогда, когда о православной традиции и не вспоминают.
  Иван Киреевский доказывал, что у православного человека все мысли и действия восходят непреднамеренно к христианскому смирению. Тогда как западная культурная традиция поддерживается рациональным, преднамеренным усилием.
  
  Этой духовной традицией сформирован тип мышления, который порождает, в свою очередь, целый шлейф культурных последствий вплоть до тех или иных стереотипов поведения. Например, если в одной культуре смирение это духовная ценность, то в другой культуре смирение – жалкое рабство.
  
  В русской культуре именно Пасха является главным праздником. Пасхальное спасение прямо указывает на небесное воздаяние, а не земное.
  Западной версии ближе земная сторона природы Христа (сын человеческий). В православии ближе его божественная сущность.
  
  Если в русском православном мире доминанта пасхальная, в западном мире доминанта рождественская. В западной культуре акцентируется не смерть и последующее воскресение Христа, а сам приход в мир, рождение Христа, дающее надежду для земного мира. Приход Христа в мир даёт основания надеяться на преображение этого мира.
  
  Пасхальный архетип русской словесности проявляет себя главенством законной небесной благодати над земным законом. Мёртвая буква закона, убивающая жизнь, есть нечто прямо противоположное искомому царству небесному. Поэтому освобождение от пут закона обычно понимается как благодатный ориентир для России.
  
  В русской культуре и литературе всегда испытывается недоверие к доминированию права. И это недоверие всегда имеет религиозный смысл. Акцент на правовое государство означает, помимо всего прочего, полную замену вектора русской традиции. Это означает, что отсекается главенство благодати над законом. Это означает отречение от христианской сущности.
  Юридизм в русской культуре никогда не имел самодовлеющего значения. Ибо если законом оправдание, то значит Христос напрасно умер.
  
  «В советское время была попытка заместить пасхальный архетип советским вариантом рождественского архетипа. Выстроить мир, который не нуждался бы в смерти и воскресении, и который бы никогда не завершился. …
  Советская звезда должна была заменить крест. Но происхождение звезды совсем не отечественное. Идеи переустройства мира не русские идеи», – считает И.А.Есаулов.
  
  
  Днём раньше 15 октября 2015 года в Русской христианской гуманитарной академии в рамках проекта «Русская классика: pro et contra» состоялся круглый стол, в котором приняли участие философы, филологи, историки, религиоведы.
  
  Ирина Игоревна Бурова не согласна с мнением некоторых западных учёных, будто русская литература XIX века вторична, что мы только учимся и ничего своего не создаём. Всё внимание Запада крутится вокруг четырёх имён: Чехов, Толстой, Достоевский, Тургенев. Солженицын – это большая политика, на Западе его не воспринимают как совесть русского народа.
  
  Я спросил: «А существуют ли какие-то неформальные критерии, по которым можно было бы отнести произведение к русской классике?»
  
  И.И.Бурова озвучила определение «классики», данное в Оксфордской детской энциклопедии. «Классика – это то, что выдержало проверку историей в течение 50 лет». Если за 50 лет явление не забыли, если его помнят, то это классика.
  
  Ольга Владимировна Богданова полагает, что русская литературная классика это именно «золотой век» русской литературы, это XIX век.
  
  Татьяна Александровна Кошемчук сказала, что русская классика осмысливается как религиозный феномен. Русская литература никогда не бывает только словесностью, только красивыми словами, только словом. Всегда за этим стоит проповедь, дело, жажда подвига, жажда религиозного творчества. Проповеднический характер русской литературы отмечается многими исследователями.
  
  В русской литературе выговаривается русская национальная душа, русский национальный дух. И народ, и религиозное начало – эти две темы неразрывны. Народ воспринимается не как самоцель для русского писателя, но как путь, как способ обретения Бога, религии.
  
  Великое значение русской литературы в том, что в ней проявляется душа с чистой нравственностью. Подчас она даже слишком углублена в боль, в страдание, что напоминает мазохизм.
  
  М.Волошин считал, что изображение жизни такой, какая она есть и больше ничего, это беда русской классики. Склонность изображать действительность такой, какая она есть и больше ничего, это страшно по отношению к самой русской жизни. Потому что слово писательское это стихия будущего, оно воздействует на будущее, исчерпывает будущее.
  
  Марина Валентиновна Михайлова считает, что для анализа смысла текста нужен метафизический и герменевтический подход, а не сугубо филологический. «Новый подход может состояться, если мы работаем с текстом не как филологи, а как носители языка. … Мы можем работать с развёртыванием смыслов, как оно представлено в порядке слов…»
  
  Марина Сергеевна Болошина рассказала о том, что русская литература в Японии является любимой зарубежной литературой. В повести Чехова «Дама с собачкой» японский литературовед главную тему определяет как сострадание. Однако русскому слову «сострадание» не находят соответствующего аналога в японском языке. В японском языке есть слово сочувствие, сопереживание, но нет слова «сострадание». Правильный эквивалент русскому слову «сострадание» находят в буддистском термине «милосердие». Поэтому для адекватного восприятия нужен перевод текста на язык другой культуры.
  
  «Может быть, это мазохизм, но русская душа не может без страдания, а прежде сострадания, потому как только оно освобождает от плена наслаждения и личной выгоды. Мы готовы с радостью мучиться ради всех, находя в этом смысл своего существования. Именно жажда сострадать, причём без всякого расчёта, — вот отличительная особенность русской души. Сострадать с выгодой невозможно; это единственное, что невозможно делать с выгодой для себя». (из моего романа-исследования «Чужой странный непонятный необыкновенный чужак» на сайте Новая Русская Литература)
  
  Марина Сергеевна Самарина сказала, что по поводу восприятия в Италии русской классической литературы и философии есть только одна единственная тенденция – это восторженное, благоговейное, мистическое!
  
  По мнению Ивана Андреевича Есаулова, классика это то, что было до модернизма. А «серебряный век» русской литературы это, несомненно, модернизм. Блок это не классика, это модернизм.
  В раннесоветской культуре была попытка отречься от духовного фундамента русской культуры (православия). Длился этот этап примерно 15-20 лет. Затем русская классика как будто была задействована, но таким образом, что духовное ядро из неё было вынуто (как бы обезврежена) и встроена в строительство нового мира. Вначале сбросим, потом сделаем своим соратником, но оскопим.
  
  Владимир Николаевич Захаров считает, что нужно определиться в понятии, что такое «классика». В русской классике есть ответ на вопрос, что составляет тайну русской словесности, тайну России. «Тайна и сила России – православие».
  
  
  Традиционно в истории русской литературы выделяют несколько периодов:
  
  Первый период (долитературный) – до принятия христианства и развития письменности, когда на Руси не было письменной литературы. Сюжетные и лирические произведения существовали в устной форме и передавались из поколения в поколение. Большая часть произведений не имела постоянного текста и не стремилась к новизне.
  
  Второй период – с 11 по 17 век, это в основном исторические и религиозные тексты Киевской и Московской Руси. Куликовская битва описана в нескольких памятниках, но лучшей повестью считается «Задонщина». Первоначально вся литература состояла из переводов с греческого книги св. Писания, творения св. отцов, жития святых, сборники мудрых изречений и тому подобное.
  
  Третий период – литература 18 века. Эту эпоху называют "русским просвещением". Основу великой русской классической литературы заложили Ломоносов, Фонвизин, Державин, Карамзин. В этот период духовенство окончательно уходит из литературы.
  
  Четвёртый период – литература 19 века. Его ещё называют "золотой век" российской словесности, период выхода русской литературы на мировую арену. Он связан с именами Пушкина, Грибоедова, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Достоевского, Толстого, Чехова и многих других великих писателей.
  
  Пятый период – с 1892 по 1921 годы – «серебряный век» русской литературы связан с именами Блока, Брюсова, Ахматовой, Гумилёва, Цветаевой, Маяковского, Горького, Леонида Андреева, Бунина, Куприна и других литераторов начала 20 века.
  
  Октябрьская революция 1917 года не оставила литературу и писателей в стороне. По признанию Троцкого «Октябрь принялся хозяйничать в литературе, сортировать и тасовать её, — и вовсе не только в административном, а ещё в каком-то более глубоком смысле». Многие писатели были репрессированы или расстреляны.
  
  Шестой период – русская литература советского периода (1922-1991) – время существования русской литературы, развивавшейся как на родине, так и в странах Запада, куда эмигрировали десятки русских писателей после революции. Это время соцреализма и самиздата. Из-за политики партии и государства единая русская литература разделилась на три ветви: советскую, «задержанную» (внутри страны) и литературу русского зарубежья.
  
  Д.С.Святополк-Мирский, издавший в 1927 году в Лондоне двухтомный труд «История русской литературы с древнейших времен по 1925 год», выделил в ней следующие периоды: древнерусский (XI—XVII века), переходный, период классицизма, золотой век поэзии, эпоха Гоголя, период реализма и современный ему период с 1881 года (после смерти Достоевского).
  
  Советская Литературная энциклопедия выделила в истории русской литературы дополнительно: «литература XX века до Октябрьской революции» и «литература XX века после Октябрьской революции».
  
  Современная электронная энциклопедия «Кругосвет» выделяет дополнительно периоды: «литература после 1917 года» и «новая русская литература».
  На книжном салоне в Петербурге в 2015 году я поинтересовался, какой будет в новом тысячелетии новая русская литература.
  
  Я не филолог, хотя дочь закончила филфак, и я часто бываю на филологическом факультете, где у меня много друзей и знакомых.
  
  Моё детство прошло во времена «книжного бума». Купить хорошую книгу было настоящим праздником. По субботам бабушка или мама давала мне немного денег, и я отправлялся в Дом книги. Домой возвращался всегда с «подарком» – новой книгой. Кто-то собирал марки, кто-то значки, я собирал и читал книги. Они стали моими друзьями. Я помню, где, как и когда приобрёл каждое издание.
  
  У меня сохранился учебник по русской литературе для 9 класса издательство «Просвещение» 1970 год. На первой странице в первом абзаце читаем: «История передовой русской литературы неотделима от истории освободительного движения в России». На второй странице: «Невозможно понять развитие литературы этих лет, не разобравшись в том, как была связана литература с революционным движением».
  
  В советской школе нам внушали, что история русской литературы это история освободительной борьбы народа и русской интеллигенции против царского самодержавия и угнетения. Нас заставляли зазубривать принципы партийности литературы и признаки социалистического реализма.
  
  Советских школьников воспитывали на примере жизни классиков русской литературы. Но классики были далеко не идеальными людьми, что от детей, разумеется, тщательно скрывали.
  «В России каждый писатель был воистину и резко индивидуален, – говорил Горький. – Но всех объединяло одно упорное стремление – понять, почувствовать, догадаться о будущем страны, о судьбе её народа и её роли на земле».
  
  Листая советский учебник, вспоминаю, с каким надрывом читали роман Н.Г.Чернышевского «Что делать?» (четвёртый сон Веры Павловны), критику Добролюбова, Писарева, Герцена. А вот «Идиот» и «Бесы» Достоевского не читали.
  
  Литературные произведения мы изучали по традиционной схеме: от классицизма через сентиментализм и романтизм к реализму критическому и социалистическому.
  Великую русскую литературу использовали, чтобы манипулировать общественным мнением, «воспитывать» подрастающее поколение в духе строителей коммунизма. Нас заставляли во всём видеть исключительно революционный подтекст даже там, где его не было.
  
  История русской литературы это не история революционно-освободительной борьбы и смена одного литературного направления другим. Разумеется, можно сказать, что история русской литературы это в том числе история революции. Но не только. На мой взгляд, это прежде всего история самой России.
  
  Теперь стало общим местом обвинять великую русскую литературу в провоцировании революции. Но можно ли считать провокацией пророческое предупреждение писателей о наступающей буре, как это сделал Достоевский в романе «Бесы»?!
  
  Литература в России всегда имела повышенную общественную значимость вследствие политической несвободы, идеологической цензуры, отсутствия философии и политики. В 1847 году Белинский писал Гоголю, что в обществе «кипят и рвутся наружу свежие силы, но, сдавленные тяжёлым гнётом», не находят выхода; «только в одной литературе, несмотря на татарскую цензуру, есть ещё жизнь и движение вперёд».
  
  Многие социальные и духовные проблемы получали освещение раньше в литературе, нежели в публицистике и политике. Именно литература ставила «проклятые вопросы» и занималась их разрешением. Взять хотя бы «легенду о великом инквизиторе» Фёдора Достоевского или «Исповедь» Льва Толстого.
  
  Политическая несвобода катализирует творческие силы художника, придаёт ему энергию преодоления. Возможно, именно поэтому в Советском Союзе создавались шедевры, а сейчас – во времена демократической свободы – шедевров нет. "Золотой век" русской литературы состоялся не вопреки, а благодаря цензуре. Кончается цензура – кончается литература.
  
  Очень важным в истории русской литературы была дискуссия членов общества «Беседа любителей русского слова» (во главе с Карамзиным) и общества «Арзамас». Карамзин считал, что нужно сблизить язык книжный и язык разговорный. Пушкин разделял взгляды «арзамасцев». Именно ему принадлежит главная заслуга в создании единого литературного языка.
  
  В конце 80-х годов прошлого века по телевидению я услышал, как один автор высказал оригинальную по тем временам точку зрения, будто бы творческая эволюция Пушкина это путь поэта к Богу, начиная со знаменитого стихотворения «Пророк».
  
  Как труп в пустыне я лежал,
  И Бога глас ко мне воззвал:
  «Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
  Исполнись волею Моей,
  И, обходя моря и земли,
  Глаголом жги сердца людей.
  
  Я задал И.А.Есаулову вопрос: можно ли рассматривать историю русской литературы как поиск пути к Богу?
  На мой взгляд, это одна из возможных трактовок истории литературы. Полагаю, свою философию истории может иметь и литература.
  Разумеется, всякая история это выдумка историографов, интеллектуальный конструкт, подчас определяемый идеологией.