На нашем сайте еще ни разу не публиковались «потусторонние», украинские авторы. Но разве нам не интересно заглянуть в души наших противников, вчерашних братьев по СССР?
Павел Бел – мастер короткого рассказа. Он пишет по-русски, думает по-русски, но при этом все-таки – наш враг. Как это могло выйти? Вышло! Больше всего в его текстах поражает осязаемая схожесть чувств и мыслей наших противников с нашими чувствами и мыслями. Но еще поразительней, что при всей этой схожести мы оказались по разные стороны баррикад!
Вместо предисловия
Я происхожу из семьи случайных военных. Среди наших семейных реликвий нет именных пистолетов и сабель, а в шкафу не хранится пересыпанный нафталином дедовский генеральский или хотя бы полковничий мундир, с лампасами шириной в детскую ладонь и колючими орденскими планками. В редкие вечера, когда за тесным столом собирается наша разноликая семья, никто не вспоминает кавалерийских походов наших прадедов и танковых атак наших дедов. Но несмотря на это, мой отец и моя мать выбрали именно военную службу.
17 лет я прожил по военным гарнизонам. Карелия, Монголия, Украина, Венгрия и опять Украина. Частые переезды способствовали развитию у семейства общительного характера и вдребезги разбивали любую возможность построить уютный домашний быт. Два кресла, профилем напоминающие мишень "пулеметный дот", диван, еще храбрящийся, но уже поскрипывающий, да торшер, бравый одноногий часовой бессонных ночей, – вот весь домашний комфорт, который мы обрекли кочевать следом за собой.
Я должен был стать военным. Обязан был. Мои друзья, свора мальчишек – мы бредили подвигами и смертью от вражеской пули. Мы умели стрелять из всех видов оружия и в свои шесть лет успешно соревновались с солдатами на скорость сборки и разборки автомата Калашникова. Мы начинали разбираться в воинских званиях раньше, чем начинали читать. И проезжающий мимо танк был для нас привычнее городского трамвая.
Знаете, так бывает. Вы весь год ведете себя хорошо, слушаете дурацкие нравоучения старшей сестры, исправно едите кашу и просыпаетесь по первому желанию будильника. Два раза в день чистите зубы, гуляете ровно с четырех до шести, не рвете брюк, и учитель пения вас хвалит. Вы во многом себе отказываете и на многое соглашаетесь. А потом, однажды утром, вдруг видите, что за окном идет дождь, кисло воняет неубранный стол, а под елкой нет подарков. И вас вводят в курс дела – Деда Мороза не существует.
Вот так меня вернул на землю из военных мечтаний медосмотр в военкомате. Мой правый глаз не видел. Вернее, видел не настолько хорошо, как должен видеть правый глаз офицера.
Ударенный несправедливостью жизни, я поступил в первый же ВУЗ, который мне попался на глаза: Украинский Государственный Химико-Технологический Университет.
На третьем курсе я написал статью о студенческой жизни и принес её в городскую газету. К моему удивлению статью напечатали и даже выдали мне какой-то гонорар. Так я стал на 3 года внештатным корреспондентом этой газеты.
– Учись задавать неудобные вопросы, – учил меня главный редактор. – Научишься – попадешь в штат.
Я вел рубрику "Проверено на себе". Ночевал на вокзалах, торговал сигаретами в подземных переходах, работал грузчиком на продуктовом рынке, добирался автостопом в Крым, вербовался в иностранный французский легион, таксовал по ночному городу на раздолбанных отцовских "Жигулях", ловил креветок на браконьерском судне и каждое свое занятие описывал в статьях. Было беззаботно и весело.
Когда учеба окончилась и началась нужда в деньгах, я устроился в магазин продавцом. Деньги победили творчество.
За пару лет я дорос до начальника отдела оптовых продаж, а затем и до директора фирмы.
Потом работал в рекламном агентстве, сочинял рекламные ролики для радио и продавал эфирное время.
Работал пресс-секретарем в политической партии.
Был управляющим группы предприятий в ритуальной сфере…
За спиной мешок друзей, вагоны знакомых и множество историй из самых разных жизненных сфер.
Хорошие новости
У подъезда стоят две женщины, одна – дворник, другая – дежурный оператор котельной. Первая держит в руке метлу и огромный жестяной совок, похожий на нож от гильотины; вторая держит за руку трехлетнего мальчишку.
Мальчишке не терпится куда-то, он тянет в сторону операторшу, наваливаясь всем телом на ее руку, закручивает женщину вокруг себя как юлу, и она медленно и инертно кружится, не отвлекаясь при этом от важного разговора с дворничихой.
– Ну, как он?
– Упал, – сообщает дворничиха.
– Сильно?
– Кажись, на десять пунктов.
– Неужто?!
– Да только что у банка заметала, слышала, как руководство обсуждало.
– Это ж почем он сейчас?
– Доллар-то? Двадцать два, кажись.
– Ну, слава тебе Господи…
Они улыбаются друг другу и расходятся, одна держась за внука, другая за метлу и жестяной совок.
За Украину
– Папа, – кричит дочка из залы. – А ежики все за Украину?
Я на кухне, занят на подсобных работах. Дочь перед сном цедит через соломинку молоко из кружки и смотрит мультики.
– Ежики живут в лесу, – отвечаю. – Наверное, им все равно, в какой стране их лес.
– Некоторые ежики очень даже за Украину, – настаивает дочь и кричит громче. – Смотри! Смотри!
Бегу в залу, а там по телевизору действительно – ежик.
– Вот видишь, – замечает дочь. – Некоторые ежики за Украину.
Глубокомысленно молчит, размышляет и добавляет: – И некоторые фиксики, кстати, тоже.
Такая вот война.
Секрет
В женской палате онкологического отделения Днепропетровской городской больницы лежат одни старушки, пять штук. Разговоры только о политике, пенсиях и ценах.
– Я все знаю, сама из Луганска, – говорит одна, с редкими светлыми волосками, собранными на затылке в жиденькую «дульку», и с заговорщицким видом обводит взглядом остальных старушек. – Но я боюсь говорить, что я из Луганска. Особенно хирургу. Ему еще меня резать. Узнает, что я из Луганска, и отрежет что-нибудь не то. А я за Россию, за свободный выбор, я из Луганска, только говорить об этом я боюсь.
Старушки понимающе кивают. В их глазах тоже загорается огонек сопричастности.
– Пенсии-то – ага! Как жить? – отзывается одна.
– А мне недавно в трамвае говорят: толку вас кормить, что вы для страны сделали, только ноете и за коммунистов голосуете, – замечает из угла палаты другая.
– Вот-вот, – кивает жиденькая «дулька».
В палату заходит медсестра, машет «дульке» рукой и уводит её куда-то, то ли на осмотр, то ли на процедуры.
Они идут по коридору больницы, медсестра чуть впереди, старушка семенит следом.
– Я из Луганска, я все знаю, – торопливо шепчет старушка, – только боюсь здесь всем об этом говорить. Назовут сразу сепаратисткой и предательницей. Особенно хирургу боюсь говорить, ему меня еще резать. Я же за Россию, за свободный выбор…
Медсестра кивает, буднично соглашается, доводит пациентку до кабинета врача, пропускает вперед, заходит следом и закрывает дверь.
Из-за двери слышен голос старушки:
– Я из Луганска. Только я боюсь об этом говорить…
Невозможное
Ощущение, что дурной сон, который начался год назад, никак не закончится. Настоящее не укладывается в сознании, выворачивает его наизнанку, кровавой требухой наружу. И остается или черстветь, покрываясь струпьями, сжимать зубы и драться – или оказаться раздавленным, пропавшим, бесформенным мясом.
Поначалу не веришь, что толпа служителей закона, озверевшие защитники мирных граждан могут калечить людей дубинками в центре столицы, под прицелами десятка фотокамер, не стесняясь ни в выражениях, ни в ударах. Не веришь в кровь на затоптанном асфальте. Не веришь в милиционеров с замашками бывалых мясников.
Потом не веришь в первых погибших. Не укладывается в голове, что там, где вчера еще ты просто прогуливался с ребенком, пули дырявят людей. И гимн страны поют, каждой клеточкой понимая его слова, понимая, что «душу и тело мы положим», и уже есть те, кто действительно положили свое тело. И мимо поющих людей другие люди несут тело на одеяле, накрытое флагом, стараются не раскачивать его, и слезы текут по лицам незнакомых друг другу людей.
Не веришь, что убитых уже десятки, и их не просто убивают, а убивают прицельно, отстреливают, точно в тире, и следующий может быть любой человек, оказавшийся в центре столицы.
Позже не укладывается в голове, что как будто дружественное соседнее государство вдруг рвет куски от твоей страны, вводит на твою землю своих солдат, а твои родственники из этого соседнего государства радостно аплодируют этим сожранным кускам твоей страны. Ты не веришь, что вчерашние друзья радуются проблемам твоей страны, потирая ручки, пугая близкой зимой и холодами. Не веришь в то, как быстро они научились умело и нагло врать, выдавая свое наглое вранье за гражданскую позицию и дезинформацию в пользу своего одуревшего государства.
После ты никак не можешь поверить, что привык к смерти. Объявления о погибших уже не вселяют ужас, даже с удивлением отмечаешь, что радуешься, когда за сутки погибли один или два человека. Говоришь себе, как хорошо, что всего один или два, а не десять или двадцать. Не веришь, что уже похоронил кого-то из одноклассников. Не веришь, что у соседей племянник вернулся домой без ноги… А еще больше не веришь тому, что все радуются его возвращению без ноги, потому что лучше без ноги, чем без обеих ног или вообще без головы и в ящике.
И в итоге, сейчас, через год, слушаешь выступление президента и не можешь ему поверить. Про шесть погибших. Про десяток раненых. Не веришь.
А главное, не можешь поверить в то, что руководство твоей страны, пришедшее к своим креслам по всем этим трупам на Майдане, по крови живых людей, занявшее свои места благодаря тем, кто не отступил и не сдался, это руководство позволяет себе так нагло и так бессовестно лгать своему народу.
Что-нибудь в дом
Две женщины стоят у рыбного отдела, тычут наманикюренными пальчиками в алые куски рыбьего мяса, морщат припудренные носики.
– Сколько? – возмущенно восклицает одна и заглядывает в ценник на боку форельной четверти. – Что ж так все дорого!
– А мой умник, представляешь, машину решил брать, – отзывается вторая. – В такое-то время – и машину! А? Нет бы, чего в дом нужного купил. Например мне шубу.
Проблема войны
Сначала хотел написать, что проблема войны между Украиной и Россией в том, что четко не определены цели украинской стороны.
Каковы они?
Победить? Победа означает уничтожение врага, то есть правящего режима РФ. Это что же, наша стратегия ведет к тому, чтобы режим Путина сменится? То есть мы контролируем процесс смены власти в России? Если так, то на кого ее меняем? Почему новая власть должна быть нам лояльна? И вообще, что в нашей стратегии такого, что заставит этот режим пасть? Наши танки готовы дойти до Москвы? Или мы готовим отряд «дьяволят», способных уничтожить лично Путина и еще десяток-другой генералов, втянувших Россию в войну? Или мы как-то влияем на мировые санкции и их усиление?
Но танков в нужном количестве нет, отряда «дьяволят» тоже, на санкции мы не влияем – и, получается, не хотим победить?
Тогда чего мы хотим?
Вернуть назад утраченный Крым и Восток Украины? А какие в таком случае проводятся наступательные операции? Или нас все и так пока устраивает? Или у нас нет сил? Или есть, но мы их пока не используем? Или используем, но не так? Про Крым просто молчим и делаем вид, что так и надо. Рисуем его на своих картах с умным видом, как стеснительный обосравшийся ребенок старается не замечать запаха и жжения в попе, продолжая играть в кубики посреди гостиной.
Хорошо, силы есть, но мы их используем не так.
А как надо?
Наверное, мы не хотим проливать кровь своих граждан, держим линию обороны, а наши политики активно заняты решением проблемы с применением всего возможного дипломатического арсенала. Что, наш президент встречается с президентом России? Наши министры ищут пути выхода? Депутаты пытаются наладить диалог? Кто-то вообще, кроме пенсионера Кучмы, что-то делает, чтобы закончить конфликт дипломатией? Да и он, этот пенсионер, он что-то делает? Как наша дипломатия приближает мирное разрешение конфликта?
Задавал я себе эти вопросы, задавал… И хотел написать, что проблема войны между Украиной и Россией в том, что четко не определены цели украинской стороны.
Но понял, что цели у Украины есть. Только одной общей цели нет. Такой, которая для всех и для каждого – все для фронта, все для победы.
Хрен там!
У каждого своя цель. У каждого свой фронт. Каждому нужна победа, но своя, а не для страны.
Рада объявляет Россию агрессором, а президент Порошенко продолжает вести в ней свой бизнес.
Весь мир признает Россию виновной в конфликте на востоке Украины, а мы продолжаем вести с Россией торговые отношения, своими деньгами частично оплачивая бомбы и пули, которыми потом будут убивать наших же пацанов.
Мы не наступаем. Потому что у одних украинцев цель – как можно дольше зарабатывать на войне.
Мы не отступаем. Потому что у других украинцев цель – не пустить врага в свои дома и города.
Мы не объявляем Путина и его режим преступниками. Потому что у совсем других украинцев цель – продолжать зарабатывать в России свои капиталы.
И так далее… И так далее…
Наверное, надо сделать какой-то вывод.
Только вот толку от него никакого…
Давай не будем об этом говорить
Вечер, жена по скайпу разговаривает с ее мамой, которая по совместительству моя российская теща. Диалоги о погоде, здоровье детей, средствах для отбеливания зубов, рецептах холодца.
– А Витя переехал в Россию. Чтобы не попасть под мобилизацию, – доверительно сообщает теща и ждет реакции моей жены.
Тут важно сказать, что моя жена – военнообязанная, медсестра, прапорщик ВСУ, служила в свое время в 93-й бригаде. Её мама очень переживает, что жену призовут в войска, и потому ее задачей номер один стало убедить нас уехать жить в Россию.
– Сбежал Витек? – кривится жена.
– Переехал, – ищет формулировки теща. – Все-таки молодой мальчик, жить еще и жить.
Витек – это сын украинской подруги моей тещи. В том году его выставили из Днепропетровского университета за неуспеваемость, потом уволили с фирмы, с должности продавца бытовой техники.
– А если Косте придет повестка из военкомата, он куда будет сбегать? – интересуется жена.
Костя – второй зять моей тещи, муж её второй дочери, гражданин России, тоже военнообязанный.
– Почему это ему вдруг должна прийти повестка?
– Мы год назад тоже не думали, что у нас может быть мобилизация, – отвечает жена. – Так куда Костя будет сбегать, а?
– Он никуда сбегать не станет, – поджимает губы теща. – Он не такой.
– Значит, Костя не такой, он молодец. А Витя такой, и он тоже молодец, – удивляется жена. – Вы там определитесь, что ли, кто у вас молодец, кто предает свою страну, или кто не предает.
Теща молчит, моргает, шевелит губами.
– Давай не будем об этом говорить?
Жена соглашается. Разговор быстро замолкает, комкается, они прощаются. Жена со стуком закрывает ноутбук и уходит на кухню.
Я слышу, как она гремит кофеваркой и резко хлопает дверцами шкафчиков.
Нормальные люди
Между прочим, у братвы сейчас в ходу такая тема – разводить на бабки всяких лоховатых ссыкунов по липовым повесткам из военкомата. Данные берут из соцсетей, печатают бумажку – и вперед, прессовать человечка. Сначала наезжают: так и так, время послужить родине, руки за спину, шагом марш, левой-левой-ать-два! Потом соглашаются на взятку, мол мы про тебя пока забываем, вроде не нашли, повестку теряем и еще месяц тебе форы, чтобы успел куда подальше забежать. А дальше, сам понимаешь, кто не спрятался – я не виноват.
В схеме ничего революционного. Интересно другое. Говорят, что с каждого такого развода десять процентов от суммы братва перечисляет волонтерам.
Рассказал мне все это дядя Андрей, пока мы с ним вчера сидели за чашкой кофе в бильярдной на улице Овручской. Дядя Андрей, миллионщик и как бы бизнесмен, после полугода отлеживания боков по всяким Таиландам, вернулся в страну и полон сил и планов по преувеличению его капиталов.
– Самое время, – говорит он мне, забивая шар через весь стол в угол, – делать дела. Такое было только в девяностых – и сейчас. Третий раз дуракам не подают. Эти жлобы с липовыми повестками – это ж мелюзга, фраера дешевые. Для настоящего человека не масштаб. Тут можно интереснее мутить. Например договариваешься с военкомом, он присылает повестки работникам какого-нибудь предприятия, сразу и много, штук двести, или триста. Так, чтобы больше половины работников под угрозой призыва. Понимаешь? Это ж любому заводу полный кирдык. Тут не только денег с хозяина завода можно срубить. Тут при грамотном подходе весь завод отжат можно…
Последний шар на тихом ходу аккуратно падает в лузу. Партия.
Едем с ним по городу, на светофоре в фонарном отсвете я вдруг замечаю, что он пристегнут ремнем безопасности.
– Ты чего это, пристегиваться начал?
– Ну а что, положено. В культурном мире все пристегиваются, и ничего. И нам пора, к цивилизации тянуться. Людьми становиться пора, нормальными людьми…
Павел Бел
Комментарии