Многие годы, возвращаясь откуда-нибудь домой через Трубниковский переулок, я на минуту останавливался возле малозаметного двухэтажного дома, который, в свою очередь, стоит там уже лет сто, а то и все сто пятьдесят.
Рядовая застройка добезцаря, арка во двор, магазин "Продукты" - в таком доме сразу хочется представить себе кого-то из Достоевского, как сидит этот кто-то в меблированных комнатах, и надрывно кашляет, и мироздание проклинает.
Но когда я там проходил - обычно поздно… вечером, в темноте, в тишине, - героев Достоевского не было, зато на втором этаже вечно горели таинственные, уютные огни, и часто зажжена была красная лампа, точнее, с красным абажуром там лампа была, и я стоял в темноте, и смотрел из темноты на эту лампу и ее уютный, таинственный свет, и на что-то надеялся.
Ведь если кто-нибудь на втором этаже такого дома сидит глубокой ночью, не спит, - то все не так плохо.
Почему?
Этого я не могу объяснить.
Просто мне так всегда казалось, когда я задерживался на минуту, и стоял, и смотрел.
Если окошко горит - значит, все не так плохо, вот так.
А сегодня вечером я опять возвращался от друга, живущего на Арбате, и решил пойти по Трубниковскому, чтобы взглянуть на эти окна. Давно я там не был.
Но этот дом, оказывается, давно выселен и вот-вот пойдет под снос, и никто в нем не живет, и темно в окнах.
Я подошел к нему ближе, даже подергал зачем-то ручку запертой двери то ли в подъезд, то ли в бывший магазин, уже не помню.
И мне хотелось, конечно, вернуть то ощущение, что у меня именно здесь когда-то было.
Вернуть лампу в окнах второго этажа, и таинственный ее свет.
Отреставрировать бы его, не сносить - так я подумал.
И тут же понял: конечно, реставрировать намного лучше, чем сносить. Благороднее.
Но.
Отреставрированный, этот дом все равно уже прежним собой не будет. Он будет нарядным, напомаженным, набитым стоматологией и ювелиркой барахлом. В общем, таким, что останется только проклинать мироздание - и без всякого уже Достоевского.
И никто там не будет глубокой ночью, в нежной тишине, зажигать на втором этаже красную лампу.
Разве что вместо стоматологии в эпоху новой свободы бордель откроют, но даже борделю предпочтительнее фонарь.
Так что нет, никогда я там больше не остановлюсь, не на что мне там теперь смотреть. И надеяться не на что.
Жизнь устроена так, что если что-нибудь из нее выселено и пошло под снос, то - не вернуть.
Ничего нельзя в жизни вернуть, ни-че-го, даже такую мелочь, как привычку стоять под чужими окнами в темноте, обнадеженно глядя на свет чужой лампы.
Ее, лампы той, нигде больше нет.
А надеяться все-таки надо.