Самое свежее

Раскрыт взрыв вулкана Кракатау. Политические анекдоты Как загибается Европа Эль Мюрид. Замеры благосостояния в России После теракта. Неудобные вопросы. Александр Росляков. Все для победы этой диктатуры, остальное – тьфу! Вадим Жук. Пронеси, Всевышний!

Не нужен нам голос поэтов и лирика их не нужна!

  • Мой бывший друг Сергей Алиханов написал кучу популярных песен: «По ниточке, по ниточке ходить я не желаю», «Что тебе подарить кроме верной любви», «Лунная дорожка», «На высоком берегу» и так далее. Еще он написал много хороших стихотворений, пару десятков из которых я даже помню наизусть. В ЖЖ ведет самую пышную страницу с массой имен и фотографий знаменитостей – но посетителей там около нуля. Хотя больше всего на свете он мечтал о славе, ради которой шел порой на запредельные уроны совести и чести – дескать славная поэзия, как война, все спишет. Почему же у одаренного, поумней многих, искателя успеха ничего не вышло?

    Второй из двух, считая Алиханова, известных мне серьезных современных лириков – Евгений Лукин – за славой никогда не гнался, но она сама его нашла. Я думаю, половина читателей этой заметки знает не только это имя, но и его рассеянные по всему Интернету стихи. Его предельно скромный ЖЖ весьма популярен – хотя в отличие от Алиханова, москвича и завсегдатая всех творческих сходок, провинциал Лукин на публику не лезет.

    Я лично с ним не знаком, впервые случайно увидел его машинописные стихи, когда редактировал один модный альманах начала 90-х. Они меня настолько потрясли, что я настоял опубликовать огромную, из 50 стихотворений, его подборку, снабдив ее таким анонсом: «Изумляет способность Лукина плести из поразительно непоэтичной злобы дня живые поразительно стихи. Родился он в 1950 г. в Оренбурге, исколесил всю бывшую страну. Школу кончил в Ашхабаде, пединститут – в Волгограде, где ныне и живет. И пишет из своей провинции исключительно, что называется, «по центру», а в политической сатире достиг таких высот, что перемахивает все границы жанра».

    Конечно, хочется сейчас же его процитировать, но как выбрать лучшее из его творений, если у него – все лучшие? Возьму поэтому просто самые короткие:

    *** 

    О рукотворные ручьи,

    берущие начало в люке!

    И руки творческие… Чьи?

    Найти бы, вырвать эти руки…

     

    *** 

    Гляжу, от злобы костяной,

    на то, что пройдено.

    Пока я лаялся с женой,

    погибла Родина.

    Иду по городу – гляжу:

    окопы веером.

    Ну я ей, твари, покажу

    сегодня вечером!

     

    *** 

    Сменили строй как имя-отчество,

    А изменились ненамного:

    Вчера обожествляли общество,

    Теперь обобществляем Бога…

    Лукин после его первой большой стихотворной публикации даже не удосужился обратиться за гонораром; позже я пробовал связаться с ним через его не обновлявшийся годами сайт – он не ответил. То есть эта «связь с общественностью» его не волновала вовсе. Как Алиханов славу, он больше всего любил свою жену Любовь, соавтора в другом его жанре – фантастики, но она к его великому горю умерла в 1996 году. Такова жестокая судьба поэтов: как нарочно лишает их самого им дорогого!

    Когда-то Алиханов написал:

     

    Какая чушь, но надо мне найти хоть пару строк,

    Чтоб, не кривя душой, его я похвалить бы мог.

     

    В его руках отдел, журнал, в моих руках – перо.

    Желанье есть, уменье жить, увы, как мир старо.

      

    И там, где он доволен мной, доволен я собой.

    Я не кривлю душой – душа становится кривой.

     

    И эти стихи как-то сделались его судьбой. Когда «чистое», не выеденное политическим жучком искусство ушло у нас с нашим минкультом на помойку, он стал уже вовсю, чтобы не сдохнуть с голода, кривить кривой душой. Писать дрянные подтекстовки всяким биланам, децилам и прочим микроцефалам; в уже солидном возрасте шустрить, как мальчик, за кулисами эстрады. Этим угробил вконец не только душу, но и руку – вызвав такое отвращение коллег, что те захлопнули для себя, как пустую книгу, ведомый им отчаянно ЖЖ. Но и других, по сю сторону сцены, этот мертвящий, низкий дух отсек от пропитанного им его живого журнала. Хотя до самого последнего он все же старался вон из кожи сохранить свой божий дар:

     

    Прощай, родимый дом, прощай моя квартира.

    Здесь длилась жизнь семьи – и вот она прошла.

    Чтоб удержаться здесь, нам рода не хватило,

    Нас много меньше тех, которым несть числа.

     

    Нам столько нанесли кровавого урона,

    Отняли у семьи, не передав стране!

    И вот нас меньше тех, которым нет закона,

    Вернее, сам закон на ихней стороне…

     

    И вновь вся наша жизнь вдруг превратилась в небыль.

    Все речи этих лет – как длинный приговор.

    И в беженецкий скарб вдруг превратилась мебель,

    Когда ее за час всю вынесли во двор.

     

    Дубовая кровать, резная спинка стула,

    К которым так привык еще мой детский взгляд,

    Что с ними делать мне здесь, посреди разгула,

    Который вновь кружит, ломая все подряд?

     

    Но я построю дом, дождусь цветенья сада.

    Меня не разделить с моей больной страной.

    Ведь я и есть теперь последняя преграда –

    И хаос у меня клубится за спиной.

     

    Лукин имел для пропитания эту как бы отрешенную от злобы дня фантастику, из которой, не в обиду ему будь сказано, я не осилил и двух абзацев. Но главное – что он, кормясь ей, мог не ломать своей души, примерно как в его стихотворении:

     

    Вы, в разврате утонувшие,

    Отойдите, потому что я

    Не торгую звонкой лирою –

    Я чулками спекулирую.

     

    У Алиханова такой спасительной подпитки не было, и жизнь поставила его перед жестоким выбором: сдохнуть чистым, благоухающим поэтом – или выжить черти кем. И он ценой потери сперва всякой чести – а там и самого себя – выбрал жизнь. Как впрочем многие сегодня той же злой ценой выбирают ту же жизнь, ведущую к моральной смерти: ну да, подлец я, вор – а кто не вор?

    Еще Александр Блок написал в своем дневнике: «Все можно, кроме одного, для художника; к сожалению, часто бывает так, что нарушение всего, само по себе позволительное, влечет за собой и нарушение одного, той заповеди, без исполнения которой жизнь и творчество распыляются». Алиханов заносчиво решил, что со своим умом перехитрит этот «закон Блока» – но не перехитрил.

    Останься у нас посейчас в цвету питательная для творцов советская литература, эти два поэта имели б всю заслуженную славу со всеми вытекающими благами. Хорошие квартиры и места в президиумах; признанными мастерами похлопывали б по плечу младую поросль. Какие там ЖЖ, гремели бы в центральной прессе и по телевизору – как в свое время Евтушенко с Вознесенским, заряжая своим поэтическим подъемом сердца нации. Их стихи были бы в учебниках по литературе и проходились в школе.

    Но нынешняя жизнь обрекла обоих на смерть. Один не любим никем и не читаем; другой читаем и любим – но столь узким кругом, что служит разве кругами на воде от брошенного в нее поэтического камня. И заключу эту печальную заметку жгучими стихами Лукина:

     

    В южной местности гористой,

    на краю пустыни длинной

    рассказали гитаристу

    про старинные руины.

     

    Рассказали и гортанным

    мертвым именем назвали.

    И ушел он по барханам

    к серым контурам развалин.

     

    Брел по зыби золотистой

    просто так, из любопытства –

    поглядеть и возвратиться.

    Поглядел – не возвратился.

     

    Он нашел меж серых склепов,

    где кончался мертвый город,

    оловянный серый слепок

    с человеческого горла.

     

    Там, в толпе цветасто-тесной,

    там, за белой толщей праха,

    кто-то пел не просто песню,

    кто-то пел не просто правду.

     

    Значит, слово било в сердце,

    убивало, помыкало,

    раз одно осталось средство –

    ковшик жидкого металла.

     

    Но не знал палач усердный,

    запечатав глотку эту,

    что отлил в металле сером

    первый памятник поэту.

     

    Нет ни имени, ни лика,

    в цепких пальцах легковесна

    оловянная отливка,

    отмыкающая песню…

     

    Храмы рухнули. И ныне

    равнодушно смотрят горы;

    что осталось от твердыни?

    Оловянный слепок с горла.

     

    От прославленной столицы –

    слиток серого металла…

    Было страшно возвратиться,

    страшно было взять гитару

     

    и начать, как начинали

    до тебя – отважно, скорбно,

    точно зная, что в финале –

    оловянный слепок с горла.

     

    Александр Росляков

4

Комментарии

2 комментария
  • Иван Лапин
    Иван Лапин11 января 2015 г.+2
    Лукин - любимый мой поэт. Приятно, что мое отношение к нему полностью совпадает с мыслями автора статьи.
  • Николай Костылев
    Николай Костылев19 апреля 2015 г.+1
    Большое спасибо, Александр.