Самое свежее

Конец Публициста Раскрыт взрыв вулкана Кракатау. Политические анекдоты Как загибается Европа Эль Мюрид. Замеры благосостояния в России После теракта. Неудобные вопросы. Александр Росляков. Все для победы этой диктатуры, остальное – тьфу!

Александр Росляков. Великие трагедии великих

  • Жуть, до чего судьба может быть несправедлива к величайшим творцам, сделавшим, казалось бы, все, чтобы заслужить ее расположение – но схватившим в итоге полный личный швах!

    Я думаю, едва ли кто не слышал имя Жоржа Бизе, автора самой исполняемой и величайшей в мире оперы «Кармен». Кроме нее он написал еще немало, например оперу «Искатели жемчуга», арию Надира из которой я бы поставил в десятку лучших в мире. А «Кармен» – шедевр по числу прекрасных, пребывающих на слуху у всех арий и оркестровых номеров, лишенный присущих многим операм «пустых мест», когда слушатель зевает, дожидаясь смачного фрагмента...

    И эта чудо-опера стала не источником счастья, богатства, любви женщин и триумфа в жанре – а причиной смерти 36-летнего композитора, вложившего в нее не только свой гений, но и адский труд. После премьеры «Кармен» в 1875 году в Париже, слывшем образцом культуры, музыкальной и литературной столицей мира, друзья-критики Бизе объявили ее пошлым перепевом простонародных мотивов. Композитор, отдавший все силы годовому труду над своим детищем, от такой никак не ожидавшейся им оплеухи слег и через три месяца, так и не оправившись от страшного для него удара судьбы, испустил дух.

    Я пытаюсь вообразить: все как один тонкие знатоки музыки и впрямь попали под действие эффекта новизны, когда самое великое кажется поначалу нелепым и дурным? Хотя не так уж много было в «Кармен» этой революционной новизны – разве в центре арии Хозе «Ты мой восторг, мое мученье» взмывает ошеломляющий, неслыханный доселе поворот. А большинство номеров – действительно народные мотивы, но обработанные гениально, о чем Чайковский говорил: «Музыку пишет народ, мы ее только аранжируем». Значит, был какой-то паскудный, подколодный мотив коллективного мщения человеку, вложившемуся в звуки без остатка? Или все же смелость его выбора образцов и новизна интерпретаций сбили с панталыку? Не знаю, могу только гадать. И лишь одна ужасная и непреложная данность налицо: судьба за самый безупречный подвиг гения свела его своим безжалостным ударом в гроб.

     

    Другой пример немилосердия этой безжалостной судьбы – Михаил Глинка, основоположник русской музыки, в кого ушли корнями все следующие наши композиторы от Бородина до Чайковского и Рахманинова. А он – никому из европейских предшественников даже чуть не подражал, редчайший случай эдакой врожденной самобытности. Атлант, кряж, абсолютно неопровержимый в лучших ариях «Сусанина» и «Руслана», в романсах, вальсе-фантазии и прочем... И полная тряпка и сопля в личной жизни – непостижимо, как эти два угодья совмещались в нем!

    Женился он сдуру на совершенно чуждой по всей духовной части девице Ивановой, которую затем возненавидел за свой ложный выбор. Та же в ответ приделала ему какие-то небывалые, атлантические рога, начав чуть не в открытую жить с каким-то солдафоном. Глинка с ней разводился-разводился – но все всуе: ее любовник подкупил синод, чтобы не давал развода жалкому супругу. Но это еще только личная его тряпичность – в которую он следом втянул отдавшую ему свое мечтательной сердце дочку Анны Керн, поматрошенной и брошенной бравым сердцеедом Пушкиным.

    Керн, которой Пушкин написал на скорую руку стишок «Я помню чудное мгновенье» – в оплату за адюльтер с ним (подробно о этом – «Ну и Керн с ней!»), попросила Глинку сочинить на него романс. Разиня Глинка потерял пушкинский автограф, с трепетом переданный ему обожавшей Пушкина Керн. А следом сблизился с ее дочкой Екатериной, втюрился в нее, взял печатный текст и уже на него написал великую музыку, для каждой строфы свою, посвятив все Екатерине. С ней же, преподававшей в Смольном институте, стал сожительствовать – с восторгом поведав друзьям, что нашел «контрапункт» с его дрянной женой, все не дававшей ему развода.

    Их отношения, в которых первый русский композитор проявил фантастическую бесчеловечность к доброй, просвещенной и беззаветно отдавшейся ему женщине, тянулись 10 лет. Он то предлагает ей бежать с ним за границу и венчаться там, то не предлагает; то мчит вдогон за ней, когда она уезжает в дальнее имение, то поворачивает назад с полдороги. При этом слезно жалится на «обстоятельства» – но дело, похоже, не в них, а в той внутренней сопле, из-за которой он жестоко принуждает забеременевшую от него возлюбленную к «освобождению» от плода. И когда наконец жена дает ему развод, он вместо того, чтобы соединиться с измочаленной им донельзя Екатериной, смывается один, сверкая пятками, в Европу. Остаток жизни колесит по ней, уйдя целиком от обернувшейся для него полным крахом и позором личной жизни к сугубо музыкальной. Заезжает и в Петербург – но сторонится в ужасе той, которой сломал жизнь, и от любовных музыкальных тем сбегает тоже целиком в эпические...

     

    Сильно несчастными в любви бывали и другие композиторы. Бетховен всю жизнь влюблялся безответно в разных не достойных и мизинца его дам, брезговавших его низким происхождением и несветскими манерами. Одной из них, прыткой кокетке Джульетте Гвиччарди, даже посвятил свою величайшую сонату № 14 «quasi una fantasia», названную Роменом Ролланом «Лунной». Но отчаянные неудачи с женским полом не ломали, а лишь закаляли еще крепче его необоримый дух, высекая из него бессмертные строки – как запись на нотах той же 14-й сонаты: «Моя жизнь, мое все... Я на краю пропасти. Кто мне поможет? Человек, помоги себе сам!»

    Еще страшней было любовное горе Чайковского, наделенного от природы половым изъяном – страстью только к мальчикам. Он страшно переживал на этот счет, как видно из его переписки с младшим братом Модестом, мечтал исправиться – и, главное, дать способ исправления Модесту, пораженному тем же недугом. Но – увы, попытка брака с его ученицей Антониной Милюковой пошла прахом, он так и не смог прикоснуться в брачную ночь к отвергаемой его природой женщине, о чем рассказал в душераздирающем письме тому же брату. Но это – биология; дух свой и личную честь Чайковский не уронил ничуть. Я же после прочтения названной переписки был несказанно изумлен: как человек, паталогически лишенный страсти к женщине, мог написать лучшую, на мой взгляд, в мире арию о любви – «Прости, небесное созданье»? Но потом подумал: как, вероятно, безногий стократ сильней и жгучей, чем ходячий, грезит о блаженстве бега, так и лишенный истинной любовной мочи – о любви.

    И то, что он носил в себе два полюса – высший музыкальный дух и тяжкий противоестественный порок – породило в его случае великого творца. Трагедия, которая рвала его напополам, закончилась 6-й симфонией, самым великим музыкальным плачем по любимой жизни, хоронимой непреодолимостью смертельного греха... А в случае Глинки любовная коллизия, лишенная каких-то страшных, непреодолимых осложнений, привела к самой позорной канители и не достойному великого творца исходу.

    Не в пример драме той же Анны Керн, выданной девочкой за старого мерзавца, вздумавшего еще сдать ее в аренду родичу, опозоренную Пушкиным («вчера с божьей помощью е... Аню») – и все же создавшую свою чудо-семью. Уже в 36 лет, после смерти Пушкина и своего мужа, она влюбилась по уши в 16-летнего кадета Сашу Маркова-Виноградского. Вышла за него, отказавшись от огромной генеральской пенсии покойного Керна, в полной нищете родила и уехала со своим мальчиком-мужем в глухую украинскую деревушку, где в полном счастье прожила с ним до глубокой старости. Умерли эти дивные супруги, сделавшие свою сказку былью, хоть и не в один день, но в один 1879 год...

     

    Но самым, пожалуй, великим бедолагой из великих композиторов был Франц Шуберт, умерший всего в 31 год в 1828 году в Вене, на год позже Бетховена. При этом он успел написать невероятно много: 602 вокальных сочинения на слова Шиллера, Гёте, Гейне и других, 9 симфоний и кучу фортепианных сонат и прочих пьес. Многие его вещи неизменно входят в репертуар вокалистов («Аве Марию» знает весь мир), пианистов и симфонических оркестров. Но ни одна из его симфоний, включая величайшую 8-ю «Неоконченную», чье место рядом с лучшими творениями Моцарта, Бетховена и Чайковского – не была исполнена при его жизни.

    Несчастный Бизе хотя бы мог на репетициях и на смертельной для него премьере услышать свой шедевр; глухой Бетховен знал, дирижируя своей 9-й симфонией, что ее слушают за его спиной и много шире... Но мне невыносимо тяжко представлять себе душевное крушение творца, лишенного и шанса явить миру свое великое творенье. А вся беда была тут в двух вещах: в безвылазной бедности Шуберта, сына бедного учителя, и в его паталогической скромности, не дававшей путем шустрого Вагнера вытрясать из толстосумов на дорогие залы и оркестры.

    Эта же скромность не позволила ему осуществить заветную мечту – посетить боготворимого им Бетховена, жившего чуть не на соседней улице: дескать еще не написал такого, с чем можно к нему прийти. Хотя тот же беспардонный Вагнер, будучи еще совсем никем и придя пехом в Вену, запросто зашел к кумиру с тетрадкой своих детских пьесок... Всю свою недолгую творческую жизнь скромняга и бедняга Шуберт зарабатывал на хлеб насущный уроками музыки для дочек богатеньких бюргеров, разъезжая по всей Германии в поисках наемщиков. Эти бюргеры не ставили и в грош гения, уже обессмертившего себя уймой своих творений, но давшего за всю свою жизнь всего один единственный концерт! И умершего, как мне кажется, не от указанного в биографии тифа, а от абсолютного разрыва с бюргерским миром, видевшим его со всеми его великими симфониями, денежными и душевными стеснениями – в гробу.

    Самый мой любимый его экспромт соль-бемоль мажор он посвятил своей юной ученице – за что ее родители с позором выставили его вон из их имения, о чем я написал такое стихотворение:

     

    ШУБЕРТ

       

    Играй, играй! Гостиница с дороги

    Совсем как дом – покойна и грустна.

    Случайный гость у печки греет ноги,

    И в клавикордах врет слегка струна.

     

    Бедняк в повозке, тряска, проволочки,

    Богатый дом, подъезд, чужой порог…

    Уроки музыки вдвоем с хозяйской дочкой –

    И, все забыв, ты у ее уж ног.

     

    Но зря налилось сердце чувством клейким:

    Не для такого ж, право, жениха

    Строчат в клетушке дальней белошвейки

    И дочку учат музыке слегка…

     

    Уже к подъезду подана повозка,

    И напоследок, дрожь сдержав с трудом,

    Последний взгляд бросаешь ты подростку –

    И стопку нот, исписанных тайком…

     

    Но вывод мой из этих трагических сюжетов о великих музыкантах – самый что ни на есть оптимистичный. Коли всесильная судьба даже таких гениев безжалостно щемила и гасила – то нам, бездарно сдавшим свою Родину всякому чиновному ворью и олигархам, и вовсе нечего ни на какие ее козни и затрещины роптать!

13

Комментарии

5 комментариев
  • АЛЕКСЕЙ РАМШТАЙН
    АЛЕКСЕЙ РАМШТАЙН27 декабря 2022 г.-3+5
    А не нас...ть? Сейчас трагедии создает плешивое чмо в кремле.Читаю про девочку без глаза,другая без ножки из за обстрелов в Украине
  • Николай Лебедев
    Николай Лебедев27 декабря 2022 г.
    Хорошее эссе. Это лучшее, что мне довелось прочитать здесь у Рослякова (сугубо личный взгляд). Конечно, надо бы делать ссылки на первоисточники, хотя бы косвенно, или вскользь (иначе нескромно). Еще. Стиль Рослякова узнаваем, даже не было бы подписи. Может быть это хорошо. Но это стиль-претензия (здесь к несправедливости судьбы). Почему так? Выводы делать только вам, как говорит Э. Петров. Может ли Александр писать с приязнью, с «приветливостью» (уж не говорю с любовью) к читателю и к тому, о чем пишет? Надеюсь, что да. (Еще раз: абсолютно ИМХО).
  • Виктор Справедливый
    Виктор Справедливый28 декабря 2022 г.
    Рослякову, спасибо за интересные материалы. С наступающим НОВЫМ ГОДОМ. ЗДОРОВЬЯ И УДАЧИ!
  • Татьяна Татьяна
    Татьяна Татьяна28 декабря 2022 г.
    Нет, и чО? - Нам это все на лекциях говорили. В чем смысл-то?