Александр Росляков. Демократия – это не сталинская вседозволенность! Сатириков – к ногтю!

• Опубликовал Александр Росляков 23 августа 2020 г. - 3 143 просмотра

  

  Салтыковы-Щедрины

  Нам поласковей нужны

  И такие Гоголи,

  Чтобы нас не трогали!

  Эта шутка времен культа личности тогда по преимуществу и была шуткой. Крупных сатириков и фельетонистов в стране хватало: Булгаков, Зощенко, Ильф, Петров, Маяковский, Катаев, – и это только классики жанра. Сталин, основав в 30-е годы писательский поселок Переделкино, в числе первых вселил в его особняки, мнящие поныне нашу знать, Ильфа, Петрова, Пастернака. Поскольку полагал, что без жесткой сатиры и высокой поэзии, очищающих с разных сторон от скверны жизни, построить великую державу и отбить ее врагов нельзя.

  При сокрушении этой державы в порядке «подавляющей демократии», наступившей на нас в 1991 году, был истреблен сам сатирический жанр – заодно и поэтический. Популярнейший когда-то журнал «Крокодил», киножурнал «Фитиль» – былые очаги нашей сатиры – ушли на свалку истории. Сменившая их передача «Куклы» Шендеровича, где злободневный юмор был уже пожиже, тоже скоро приказала долго жить. И тот стишок, с которого я начал, из шуточного превратился в самый жизненный.

  Свято место смеха, нужного всегда как некий выпускной клапан, заняли «Кривое зеркало», Камеди клаб, Уральские пельмени и прочие скетчи на бытовые или половые темы. И никакие смельчаки, срывающие аплодисменты непечатным словом, уже не смеют посягнуть на социально-политическое: тут же вылетишь с телеэкрана. Даже последний из сатирических могикан Задорнов бросил писать ту яркую сатиру, которой блистал при СССР, а ушлый Ширвиндт, руководитель Театра сатиры, объявил: «Сатира – противное слово, не люблю его».

  Можно подумать, что яркие сатирики вовсе вымерли – но это не так. Они мелькают там и сям, но им уже негде печататься и выступать; из государственных людей, Героев Труда текущий курс смел их в отбросы общества. Сталин в свое время лично трудоустраивал «антисоветчика» Булгакова, ценя в нем одаренного «супротивщика», который может быть ценней сотни тупых «потатчиков». Пример сегодняшнего отношения к «супротивщикам» – Евгений Лукин, дерзкий поэт-сатирик, кстати и лучший на сегодня лирик, живущий в Волгограде. Вот пара его коротких сатир, бьющих в самую сердцевину нашего кривого бытия:

   

  На исходе века

  Взял и ниспроверг

  Злого человека

  Добрый человек.

  Из гранатомета

  Шлеп его, козла!..

  Стало быть, добро-то

  Посильнее зла!

   

  Сменили строй как имя-отчество,

  А изменились ненамного:

  Вчера – обожествляли общество,

  Теперь – обобществляем Бога.

   

  Силой своего таланта он прошил свинцовые заслоны, которые воздвигли современные «Свободы, Гения и Славы палачи»; стал через Интернет известен и любим в России. Но не только не получил за это хоть какой-то символический скворечник – местные власти в пике нашей демократии еще изъяли у него компьютер под надуманным предлогом. Мол демократия – это тебе не сталинская вседозволенность!

  Но и это еще не самая беда. Беда, что сам народ, затюканный «при демократии», когда Жванецкий с Шендеровичем топтали его с презрительным хохотком, затаил обиду ко всему этому юмору. А заодно и ко всем упрекам в свой адрес, звучавшим с негодным конъюнктурным перегибом – не с тем, чтобы вразумить, а чтобы еще пуще опустить. И когда наш патриотизм, объявленный ранее «красно-коричневым», почти преступным, стал после Крыма брать реванш, это привело, по закону маятника, к другому перегибу. Установка власти насчет больше не нужных нам сатириков соединилась с недалеким мнением побитого народа, что все, кто критикуют нас – враги. Любой посмеявшийся над нашими родовыми или свежеприобретенными пороками – русофоб.

  И эта дурь, вроде имеющая целью возродить национальные основы, на самом деле гробит их не меньше, чем повальная хула. Убогий некритический патриотизм, не признающий никаких сатир, делает из нас какой-то периферийный, местечковый народец, не способный к самоиронии и самоисправлению.

  И этим мы все больше напоминаем упертую в свою непогрешимость Украину. Так же, как и она, пустившаяся исправлять свою историю, мы стали исправлять свое культурное наследие. Вслед за презрением к сатире современной пошли волком выгрызать русскую классическую. Сказка Пушкина «О попе и его работнике Балде» показалась нашим православным патриотам подрывной; его «Гавриилиада» – вообще недопустимой.

  Дальше на очереди стоят «Ревизор» и «Мертвые души» Гоголя, «История одного города» Щедрина – где все герои отрицательные. Лермонтов с его «Прощай, немытая Россия», Чехов с «Палатой № 6», Бунин с «Деревней», где «простые русские люди» походя насилуют и убивают – и так далее. Лев Толстой, про́клятый Церковью за его безбожные писанья – само собой.

  После такой чистки, отсекающей от нашего культурного ствола всю крону, останется всего один классик, не допускавший «оскорбительных плевков» в адрес государства Российского – Тургенев. Но он был, как и Гоголь, эмигрантом – значит, и его, как дурную траву, надо с поля вон. Чем тогда станет наш культурный ствол? Голой дубиной для битья в тупой национальный барабан?

  И все это – реакция на хулы со стороны той мировой и внутренней демократической колонны, желающей лишь смерти нашей. Но как отличить порядочную критику и сатиру от гнусного поклепа?

  Да, если прочесть глазами олуха те два шедевра Гоголя, в которых одни «свиные рыла», может сдаться, что этот хохол – страшный русофоб. Но мы же еще в школе проходили, что главный герой «Мертвых душ» – Россия, любовь к которой неизъяснимо бьет из каждого гоголевского слова. Сказочная птица-тройка расписана так, что дух захватывает и откуда ни возьмись берется вера, что можно одолеть всю выписанную рядом и предельно узнаваемую сволочь!

  И словно провидя будущие перегибы топорного патриотизма, Гоголь в тех же «Мертвых душах» говорит:

  «Не признаёт современный суд, что много нужно глубины душевной, дабы озарить картину, взятую из презренной жизни, и возвести ее в перл созданья; что высокий восторженный смех достоин стать рядом с высоким лирическим движеньем и что целая пропасть между ним и кривляньем балаганного скомороха!»

  Так вот, сатира – это то, пусть даже самое нелицеприятное, что наделено «глубиной душевной», ощутимой и у Маяковского в его «Клопе» и «Бане», и у Булгакова, и у Лукина. Все, что без этой глубины – поклеп.

  И под таким углом не так трудно отделить полезные критические зерна от поносных плевел – как воспитательную плюху родного отца, необходимую как хлеб ребенку, от злой затрещины чужого дяди. И сам ребенок, чуя кровную любовь в отеческой руке, всегда в итоге поймет и оценит это «ручное приложение». Как я бесконечно благодарен моему покойному отцу за то, что он когда-то съездил мне пару раз как следует по морде – чем увел от неизбежных в глупой юности пороков.

  Поэтому нечего душить душевную сатиру, ибо очистительный смех над собой, а не смешки над глупым или непечатным словом – достояние самых культурных и широких наций. А без такой необходимой широты мы выпадем в культурную окраину, где уже не будет места ни Пушкину, ни Гоголю, ни Щедрину, ни новым Задорновым, не в обиду старому будь сказано. И никогда своих врагов, больше всего сидящих, как подкожные полипы, в нас самих, не победим.