Недавно в силу некой хвори я на неделю с лишним угодил в московскую больницу №52, поразившую меня высочайшим уровнем технического оснащения на фоне явного упадка персонала, особенно низшего звена.
В моем отделении пациент, даже не самый тяжкий, сперва попадал, как в чистилище, в реанимацию, где его лишали мобильного телефона, то есть всякой связи с внешним миром – после чего наступало настоящее гестапо. Со мной рядом лежал еле живой мужик, который то и дело порывался встать, поскольку у него что-то не ладилось с катетером – и его в наказание намертво привязали к койке ремнями. Возможно, он был и не прав – но это же тяжело больной, ему надо помочь, а не обрекать его на невыносимую муку с мстительным присловьем: «Другой раз будешь знать, как дурить»!
В реанимации без умолку пикал датчик от какого-то прибора, что в ночной тиши превращалось в пытку звуком. Мне объяснили, что это индикатор для врача – но врач сидел всю ночь у себя в комнате, а датчик пикал здесь, не давая тем, кто в сознании, сомкнуть глаз. Когда я стал пререкаться с медсестрой на этот счет, она мне, не чинясь, сказала:
– А ты что, спать сюда приехал?
– А что я сюда приехал?
– Болеть! Вот и болей! Я три часа в электричке на работу добираюсь, за гроши тут с вами вожусь, а вы как баре отдыхать хотите?
Не скажу, что все низшее звено там держалось такой линии – но значительная его часть, которая при выполнении своих обязанностей старалась доставить пациентам максимум неудобств. Например в моей уже послереанимационной палате был бездвижный больной, к которому следовало подходить несколько раз за ночь. Сестры тогда включали полный свет и так стучали разными предметами, чтобы все остальные обязательно проснулись… Когда я утром посетовал на это, одна сестра метнула в меня тарелку с кашей, тарелка упала на пол, каша растеклась, а ложка потерялась, и меня еще обвинили в краже столовых ложек, устроив показательный шмон в моей тумбочке…
При этом, повторяю, оборудование все с иголочки – от кроватей с переменным профилем и электроприводом до гигантских капсул, куда человек влазит целиком для получения каких-то сокровенных данных… Несколько лет назад, как я узнал, тут было закуплено импортного добра на астрономические суммы: цена самой дешевой кровати – 90 тыс. руб. Никаких данных о том, что во главу угла при этом ставился откат, у меня нет, но факт налицо: на супертехнику, дающую возможность лихо откатить, не поскупились, а медсестер набрали явно по остаточному принципу: числом поболее, ценою подешевле.
Зачем вообще все эти нянечки и сестры, откровенно ненавидящие род людской, пошли на эту работу, связанную именно с людьми? Думаю, по одной единственной причине – крайней нужды при отсутствии иного выбора.
О профессиональной подготовке докторов судить я не берусь, но вот в чем мы с ними кардинально разошлись во время их коротких подходов к моей койке. Я сказал:
– У вас переизбыток техники, но нет самого главного – рабочего места врача.
– То есть?
– Нет стула или хотя бы табуретки у кровати, чтобы врач мог присесть поговорить с больным…
– Мы можем общаться и стоя…
– Это неполноценное общение. Авиценна учил: первое лекарство для больного – ласковое слово. А главное для врача – любовь, сердечное участие, без чего нельзя проникнуть вглубь недуга и исцелить его. Здесь же у всех отсутствующий взгляд, врачи ставят диагнозы по данным от приборов, а пациент – лишь придаток ко всякой электронной томографии…
Одна лишь юная врач по имени Кристина несла в себе еще не погашенный светильник этого участия – но выглядела тут явным исключением и даже, как мне показалось, побаивалась проявлять свое хорошее начало при заведующей отделением.
А та на все мои расспросы при выписке отвечала: у вас все в диагнозе написано: пейте регулярно таблетки и не стройте из себя дурака, который не умеет читать по-русски. Моя попытка прочесть в ее глазах хоть что-то человеческое в мой лично адрес потерпела полное фиаско: меня там не было, а был лишь добросовестно затверженный набор врачебных правил, как прописывать лекарства человеку вообще. Без всякого налета того ложного, по-нынешнему, гуманизма, который великий Авиценна, лечивший, по преданию, «все болезни кроме смерти», ставил во главу своего учения, изложенного в его знаменитом «Каноне врачебной науки».
В итоге ведущая московская больница с ухоженными зданиями и дорожками, роскошным цветником по центру и бездной лучшей техники оставила во мне удручающее впечатление. В том смысле, что здесь грохнули уйму денег явно не самым эффективным образом. Черта ли в сверхдорогом томографе или ином приборе тому несчастному, которого связали пыточным ремнем в реанимации – за то, что он, как всякий больной, назойлив и неловок в своих просьбах и движениях?
Врачи наверняка мне возразят: все вы, больные – сволочи неблагодарные! Скажи спасибо, что в Москве хоть так сегодня лечат – в провинции и того не сыщешь днем с огнем: ни техники, ни персонала. Но это – «оправдание от худшего». По такой логике и провинциалы должны ликовать, что пусть их и не лечат, но хоть не сдирают с них кожу заживо как в Бухенвальде! И так мы скоро доберемся до врачебной практики гоголевского попечителя богоугодных заведений Земляники, у которого больные «не столько медикаментами, сколько честностью и порядком» «все как мухи выздоравливают»…
Вообще я в своей жизни мало обращался к докторам – и потому, пропустив постепенность градаций в современной медицине, ярким контрастом к ней вижу давний случай, как еще в советской больничке мне лечили абсцесс в горле. Осмотрев меня, доктор сказал, что по науке надо резать. Но добавил следом, что он враг всякой резни, и попробует обойтись без крайне опасной операции. Он всего меня исщупал пальцами и глазами, словно пытаясь влезть под мою кожу, долго морщил лоб – и в результате назначил курс лечения, через три дня одолевший мой недуг… А мог, не мудрствуя лукаво, пойти стандартным путем: просто резануть скальпелем гнойник и в случае чего сослаться на законный в таких случаях процент летального исхода – как поступили бы наверняка сегодняшние доктора.
Причем в его глазах еще была какая-то неутоленная пытливость – тогда как нынешним эскулапам, судя по их виду, все давно уже известно до зевотной скукоты. Никакого сомнения, вечного спутника поиска и находки, в их взглядах и в помине нет.
Они опять же скажут, что в советском здравоохранении врач не был так загружен и задавлен всякой борьбой за хлеб насущный. Но именно таким макаром все, кивая друг на дружку, сегодня и оправдывают свой скверный труд, ведущий к нашей общей деградации. Врачи в силу их причин плохо лечат, учителя плохо учат, судьи плохо судят, строители плохо строят, избиратели плохо избирают, готовые под нажимом сверху или за подачку выбрать во власть любую дрянь. И лишь воры воруют хорошо – и мы сегодня впереди планеты всей уже не в области балета и космических ракет, а в области тотального отката. Выражение поэта Державина «покрыты мздою очеса» распространилось на весь круг радетелей о нашем государстве и народе – и никто не хочет взять на себя труд первым порвать порочную цепочку этих «оправданий от худшего».
Наверное, великий лекарь Авиценна жил в другом обществе, где все как на подбор трудились из рук вон хорошо – поэтому мог тоже делать свое дело на славу, оставшуюся по нему в веках. И окажись наши врачи на том Востоке 11 века, где жил Абу Али ибн Сино по прозвищу аш-Шейх ар-Раис (Король Мудрецов), они, пожалуй, тоже лечили бы от души, а не спустя рукава – как в наше злое время.
Однако что до Авиценны, мне сдается, что если бы судьба забросила его в наш век, он и в нем не растерял бы своей великой любви к человеку и всегда крайне нелегкому искусству врачевания. Не стал бы нипочем придатком мощной современной техники, но с ее помощью добился б еще более ошеломляющих успехов.
Комментарии