Александр Росляков. Тюремные пытки как «царица доказательств» и политический процесс

• Опубликовал Александр Росляков 22 июля 2018 г. - #политика  #пытки  #избавление  - 4 225 просмотров

  

  Вот пишет политик-оппозиционер Даниил Константинов, на своей шкуре знакомый с камерными порядками:

  «По поводу нашумевшего видео о пытках в ярославской колонии. Когда в Грузии показали кадры издевательств в их тюрьме, на улицу вышли тысячи людей. Представить себе такое в России сложно….

  Многим кажется, что ярославское видео – что-то исключительное. Нет, это скорее правило для российской пенитенциарной системы. Даже в Москве регулярно происходят акты насилия над заключенными прямо в судах. Я сам не раз был свидетелем, как пытают в конвойных помещениях. Однажды в Чертановском суде двоих били часов 5, одному сломали лицевую кость…

  Мне и самому доставалось: немного электрошокера, немного повозили по полу, немного на растяжке подержали… Легко отделался… И это в судах! В Москве! Что происходит в регионах, даже представлять не хочется. Люди стараются не замечать этого, отводят глаза. Никто не выходит на улицы, как в Грузии».

  А как с этим было при советском тоталитаризме?

  Тогда я в качестве корреспондента попал в колонию особого режима (для убийц-рецидивистов) под Новгородом. При якобы никакой тогдашней гласности мне дали возможность общаться наедине с кем угодно, заходить куда угодно – чем я и занимался целую неделю.

  Масса личных историй – но потрясла меня эта колония каким-то чрезвычайным гуманизмом к осужденным. Исходная идея была в том, что убийцы – не патологические злодеи, а жертвы судьбы. Там было множество кружков по интересам, «школа сидячей молодежи» и т.п.

  Кабинет начальника отряда украшала огромная фреска на все 4 стены «Времена года»: сонный зимний лес, весенний прилет гусей и т.д. Нарисовал «убийца по неосторожности», допустивший эту неосторожность два раза кряду. И сквозившая в этой живописи безумная тоска по свободе делала ее достойной Третьяковки.

  Никаких пыток там и близко не было. Романтическая власть действительно мечтала перевоспитать тех, многие из которых уже не могли обходиться «без хозяина». Но эта цель, как штык, стояла…

   

  Настоящий приход пыток в камеры начался в 90-е. Тогда, с одной руки, пошел развал органов правопорядка из-за властного волюнтаризма: обычным делом стал звонок сверху: это тот что надо убийца, отпустить! С другой – в силу возникновения огромной базы для преступности. Люди, отравленные страшной нищетой и страшной алчностью, выпущенной на свободу, творили такие зверства, что не снились советским временам.

  В 90-е у меня был близкий друг – московский следователь по особо важным делам Дмитрий Лило, с которым я провел много времени в допросных камерах, любуясь его виртуозной работой с фигурантами.

  Вот он допрашивает юную бездомную, зарезавшую по пьяни старого хрыча, который заманил ее к себе обещанием сладкого ликера, опоил водкой, надругался над ней, избил ее – а дальше она уже плохо помнила.

  К ней Лило питал явную приязнь, и та, чуя это своим сиротским сердцем, открывалась перед ним полностью. Он же, в чужом для следователя амплуа, бился над тем, чтобы ей достался наименьший срок. Напоминал заботливого детского хирурга, который должен так или иначе сделать операцию, отсечь столько-то лет жизни – и вот все думал, как свести это на минималку, уже прикидывая каждую мелочь протокола на дальнейшее: ходы на суде обвинения, защиты…

  Но вот другой допрос – по садисткой групповухе, где мой друг той же нежной сапой плел железный кокон вокруг главаря. Его вопросики казались мелочными и безобидными: «А сколько в доме этажей? А кто лифт вызвал? А кто шел за кем?» И я сперва даже недоумевал, к чему все эти лишние детали, если по сути все уже сознались?

  Но потом уяснил две вещи. Первое – что на какой-то третий или четвертый час занудного допроса, следя за напряженной жилкой на виске Лило и машинально впитывая все подробности, я вдруг стал видеть всю, во всей реальности картину преступления, которую и выписывал мелкими мазками, как какой-нибудь художник Рафаэль, мой друг. И это была впрямь вдохновенная работа!

  Ну а второе – современный детектив работает в корне не так, как Шерлок Холмс или патер Браун. Если задача тех на разгадке преступления и указании преступника кончалась, то сейчас – отсюда только начинается. Сегодня убивают чаще всего грубо, нагло и даже особенно концы не прячут: чаще всего их не так трудно найти.

  Трудно другое: доказать в суде, что, к примеру, именно этот, 27-й удар ножа и был смертельным – или что между ушибами на лице женщины и спермой во влагалище наличествует причинная связь. Иначе адвокат заявит: да, мой клиент наносил удары, но не убивал, а потерпевший умер параллельно, от плохого самочувствия. Или: эта бесстыжая сама соблазнила уважаемого Иван Иваныча, а потом еще разбила ему мордой шкаф, вот мы ей, кстати, иск вчиняем…

  Отсюда и задача настоящего следователя: сделать дело доказуемым в суде.

   

  Обо всем этом мы очень обстоятельно говорили с моим другом, и вот фрагменты суждений лучшего, на мой взгляд, профи в своем деле:

  «Вообще в нашей работе есть закон. Если сыщик не нарушает элементарные правила игры, что ты ловишь, а мы, бандиты, убегаем, ему никто не будет угрожать. Но стоит только оступиться, взятку взять, сбрехнуть – и сам башки не сносишь, и коллег под пулю подведешь. Не знаю, как уж это получалось у меня, но я и бандитам никогда не врал. Не вышибал показания обещаниями свидания, освобождения из-под стражи. Мне этого не надо, мне интересен поединок психологический. Я могу человеку десять минут не мигая в переносицу смотреть, вопросами замучаю до обморока. На десятый раз он сам, если лжет, на мелочи собьется. А сообщники, как тараканы в банке, тут же заложат и продадут…

  Пытки – это не от хорошей жизни, и в принципе я против них. Под пыткой человек и в покушении на Папу Римского сознается… Но вот ситуация. Добропорядочный коммерс отказался сотрудничать с бандитами, за что был убит в своей квартире неким бандитом А. Его подручный, бандит Б., вывез труп в багажнике своей машины и закопал в одному ему известном месте. Обоих задержали, но доказательств, без которых суд под мощным нажимом адвокатов наверняка завернет дело, нет. И, главное, нет самого трупа.

  Обоих надо выпускать на волю, где они тотчас кинутся снова убивать, у них уже аж руки чешутся. Но у нас есть заслуженный опер, назовем его условно Иванов. Известен он своей любимой поговоркой, как он работает с убийцами: «Доброта и Божье слово». При этом пальцы у него такие, что бутылку пива открывает ногтем шутя. Его приводят в камеру к бандиту – и оставляют с ним на полчаса. И затем бандит сам чуть не на коленях требует машину – и везет туда, где зарыт труп. В итоге убийцы попадают в зону. Конечно, правильней все делать по закону – но в нем сейчас такие дыры, что только и остается затыкать их «добротой и Божьим словом» Иванова…»

  В конце 90-х и начале 2000-х силовые органы, включая суд, были у нас намеренно развалены для увода экономических преступников от ответственности. А где экономические преступления – там и похищения людей, и заказные убийства… Лило, не только следователь-виртуоз, но и человек высокой чести, ушел из органов во цвете лет в чине подполковника после того, как дюжину пойманных им бандитов из самой кровавой банды выпустил лично генпрокурор… Сегодня он работает адвокатом в Московской коллегии адвокатов «Тамир»…

   

  И вот после «политического» вытеснения из наших органов матерых профи образца Лило в них стали работать уже «типичные не те», часто интеллектуально уступающие преступникам. И я еще оставляю за скобками тех оборотней, что используют службу как средство криминальной наживы.

  Но как-то же работать надо, надо доставлять в суд доказуху. «Признание – царица доказательства!» – этот афоризм приписывают сегодня легендарному прокурору СССР Андрею Вышинскому, который на самом деле говорил прямо обратное: признание без улик – ничто. Однако при убогости сегодняшней социальной идеи и интеллектуальном крахе силовиков эта «царица доказательств» не могла не воскреснуть в виде всяких камерных «слоников» и «ласточек».

  Бороться против них «грузинскими митингами», хоть в миллион человек – бессмысленно. Проблема пыток в камерах – сугубо политическая.

  Пока не будет политического заказа на реанимацию силовиков и правосудия, на возврат в следствие таких как Лило – бесполезно ждать, что пытки отпадут. Поскольку они сегодня – практически единственный инструмент дознания. «За неимением гербовой пишу на простой». Ну, а где цветет и вовсе кривосудие – там, понятно, без дубинок как без рук.