Публицист.ru - Попытка Ильи Константинова описать СССР «через людей». Судить их страшно тяжело, но писатель

Опубликовал Александр Росляков 28 февраля 2017 г. - #книга #рецензия #Константинов - 3 117 просмотров

Удивительное дело: чем дальше от нас СССР, тем больше о нем воспоминаний, споров, яростных дискуссий. Словно великая страна, спаленная нечаянным пожаром, не умерла – а ждет своего часа, своего возрождения из нынешнего пепла. Кто-то страстно желает этого, кто-то боится как огня. Но, значит, покойник все же еще окончательно не умер, и его реинкарнация – хотя бы в мечтах его поклонников – возможна…

Дань этой живой памяти отдал в своей книге «Непотопляемый СССР» известный политик, экс-депутат Госдумы Илья Константинов. Он по профессии – экономист; в документальной прозе – дерзкий новичок.

К достоинствам его книги надо отнести живой язык и стремление описывать живых людей, участников эпохи, а не искусственные умственные схемы.

Вот превосходный фрагмент, в котором автор тонко помечает непростое отношения советского простонародья к слову «деспот».

«– Деспот! – с плачем выкрикнула соседка Маша вслед своему мужу Виктору, отправившемуся в магазин за второй бутылкой водки.

Кто такой деспот, я не знал, но тете Маше сочувствовал. Каждую субботу дядя Витя, придя с завода, имел обыкновение напиваться до отказа тормозов. Он гонял жену и дочку по всей квартире, кричал как дикий зверь и крушил мебель. Впрочем жену он бил скорее символически, а мебель крушил только свою, и все воскресенье потом занимался ее починкой. «Золотые руки», – умилялись соседи…

В другой раз это слово прозвучало уже в нашей семье. Однажды, придя с работы, дед обнаружил, что ужин не разогрет к его приходу, а бабушка с головой ушла в суровые будни китобоев из «Моби Дика».

– Где ужин? – возмутился дед.

– У, деспот! – с грохотом захлопнув книгу, бабушка отправилась на кухню.

Дед не был похож на соседа Витю: он не пил и был противником рукоприкладства. Поэтому, дождавшись, пока после бабушкиных котлет воцарится мир, я решил расставить все точки над «и».

– Кто такой деспот, дед?

– Властелин, подчиняющий всех своей воле.

– Какой ты властелин? Бабушка и та тебя строже.

Дед беззлобно усмехнулся:

– Каждый из нас немного деспот, без этого нельзя. Надо только меру знать…»

Но тут же и сидит главный недостаток книги – рассыпчатость ее фактуры, не сцементированной некой сквозной мыслью.

Ощущение, что писатель еще ищет эту обобщающую мысль, просеивая эпизоды своей давней жизни как песок сквозь пальцы, дабы уловить какие-то комья смысла, актуального для всех. Он весьма точно передает черты былого времени, портреты действующих лиц – и всю «мелких правд пустую прю». Но словно побаивается при этом некоего генерального приговора, который художник все же обязан вынести изображаемой им действительности. Да, «не судите – и не судимы будете». Однако писатель – это всегда не только «суть времени», но и «суд времени».

К такому суду автор подбирается в главе «Вожди»:

«– Может ли народ любить царя-деспота? Может. Знаешь, как говорится, до Бога высоко, до царя далеко. Простой человек с царем никогда не встречается. У него есть враги поближе: помещик, капиталист, чиновник. Они у него кровь пьют. А кто им может дать укорот? Царь. И чем он жестче, тем лучше. Поволокли какого-нибудь боярина или дьяка на лобное место, простой человек радуется: «Одним кровопийцей меньше».

– А если этот дьяк честен?

Дед поморщился, как от неспелого яблока.

– Может, и честен. Бывает. Но все равно он для простолюдина начальник.»

Сказано в самую точку – с риском заслужить таким суждением неодобрение как со стороны верхов, так и низов. Но такова жизнь: смелый и беспристрастный приговор судьи чаше всего не нравится обеим сторонам. Однако же когда судья слаб, увертлив и пристрастен в обход истины, это компрометирует саму идею – и судейства, и писательства.

И судьи, и писатели – те же люди, поэтому на застрахованы ни от каких ошибок. И сам автор книги, судя по его политическим метаниям – от демократа-ельциниста до державника – наошибался вдоволь за свою жизнь. Но главное тут – искренность стремлений, искупающая неизбежность заблуждений и исключающая заведомое кривосудие, которое ведет к распаду всей морали.

Эта искренность явно присутствует в книге – и даже с неким перегибом, касающимся сексуальных сцен, кои, явно выламываясь из стиля повествования, коробят слух своей нарочитой огрубленностью. «Пенис», «мошонка» и т.п. – эти якобы вольные слова, притянутые за уши на самом деле, звучат в контексте как нелитературные, то есть работают против сути и правды повествования.

В искусстве литературе допустимо все – но лишь когда оправдано художественно. У покойной Натальи Медведевой есть повесть «Мама, я жулика люблю!», написанная вовсе матом и изобилующая секс-сценами. Но там это окрылено художественным изяществом, сквозной мыслью, недостающей порой Константинову. Медведева заглядывает в омут естества, выносит ему свой приговор – и потому ее мат в тексте воспринимается органично. А в книге Константинова слово «пенис» дерет ухо.

Вот еще одно довольно точное определение из этой книги:

«Вот так вот: стерпится – слюбится. Потихоньку, помаленьку зауважала, а затем и полюбила Россия Путина. И это не слепая любовь, а спокойное, расчетливое чувство зрелой, настрадавшейся женщины, боящейся, что лучшего мужа ей уже не найти… Не умеет наш народ жить для самого себя, привычки нет, обязательно нужно служить – кому-то, или чему-то, неважно…»

Но этим определениям еще нужно дорасти до какой-то более великой правды, служащей оправданием прожитой жизни и ее бесценного опыта. И тогда количество точечных жизненных историй перейдет в качество, в некий суммарный смысл. Но этому надо отдаться с головой, с полной беспощадностью к себе и к читателю, не боясь выговаривать ту подноготную, которая не заменяется никакой внешней откровенностью брутальных сцен.

Литературный акт, как и половой, не может быть вполсилы. Искренность должна быть абсолютной, в каждом слове должен звучать приговор описываемой действительности. И мне кажется, писатель, взявшийся копать указанный песок, дороется до той смысловой влаги, что залегает под частными крупицами, в изображении которых он уже явно преуспел.

Александр Росляков

	6

Ирина Журавлева28 февраля 2017 г.+1
Да ,чем больше проходит времени после уничтожения СССР врагами коммунистов ,чем больше они уничтожают и захваченные ими республики СССР ,тем больше враги коммунистов беснуются против СССР . При этом они доказали ,что плевать им на Российскую Империю ,Романовых ,а к постсоветскому периоду они все трусливо "ни при чем ". Никто не хочет из них нести ответственность за то , что они сотворили сначала с СССР и советским народом ,потом с бывшими республиками СССР и их народами . Это просто психическое заболевание .
ник чарус28 февраля 2017 г.+2
из 14 кандидатов мосгордумы роса я один был чистокровный русак и константинов трижды намеренно терял мои документы...а потом подставил -скрытый провокатор и сионист-верить ему нельзя!он из платных русаков-и платных патриотов-паразитирует на народном протесте!
Беня Крик28 февраля 2017 г.
Отрывки , приведенные в публикации , интересны - нужно почитать книгу И. Константинова .
- Сергей Жуков28 февраля 2017 г.
  Если Константинов открыл ЛЮБОВЬ народа к Путину, то надо не читать, а учить наизусть. Пользы двойная: потренируешь память и....
  - Беня Крик28 февраля 2017 г.-1
    Ну мне-то воспылать любовью к бывшему чекисту не грозит .))))
ник чарус1 марта 2017 г.
беня! а ничего что почти все чекисты поголовно этнические евреи? или тоже классовая борьба-евреи белогвардейцы не любят красных? тогда и холокост надо по другому отмечать гитлера и геббельса проплатили ротшильды-рокфеллеры для зачистки розовых европейских евреев и истребления красных советских... с игил и талибаном и тп тоже -сначала вскормили-затем истребляют...и сиононацистов гитлера также-попользовались и на помойку... а русские в 22 и 45 гг спасли евреев кстати поверив чекистам и комиссарам-но бедноваты-значит тоже можно ноги вытирать...в этом вся еврейская логика-только гешефт и ничего человеческого...

Метки

Архивы

Самое свежее

Самое интересное

Попытка Ильи Константинова описать СССР «через людей». Судить их страшно тяжело, но писатель – всегда судья…

Комментарии