Власть как мечта – и как нужда. И почему ей нужна ресоветизация

• Опубликовал Иван Лапин 19 сентября 2018 г. - 3 361 просмотр

  

  Мечта о праведной власти – как мечта о коммунизме, а до него о граде Китеже. Идеальная власть – как идеальная работа, идеальная семья, идеальные соседи – существует только в воображении мечтателя. В реальной жизни мы ходим на работу, которая нам не очень нравится, живём в семьях с проблемами и конфликтами, общаемся с теми соседями, каких послала судьба, и т.п.

  Существующая власть – не мечта, а нужда. Она – в отличие от мечты – такая, какая есть. Означает ли это, что власть – наш костыль выживания в жутком и яростном мире всепожирания – вообще не может улучшаться?

  Мол терпите ту, которая есть, а то придут албанцы, как к сербам в Косово, турки, как к армянам в Сумгаите – и вырежут жуткими способами?

  Нет. Власть может и должна совершенствоваться. Но у совершенствования реальной земной власти есть свои законы. И это отнюдь не фантазии толпы в митинговой стихии. Давайте их рассмотрим.

  Если человек что-то требует для себя, то он должен указать правоисточники. Почему вот этот дом должен принадлежать мне, а не другому человеку? Без правоисточников не бывает ни собственности, ни жизни. Ничего никому не принадлежит, пока не предъявлены правоисточники.

  Мы же не можем сами себе придумать права, ведь тогда каждый переписал бы на себя лучшие особняки в своём городе – личной подписью заверяя свое личное же право…

  Социальная наука называет три основных правоисточника требовательности: доля, польза, традиция

  Человек имеет право (в глазах окружающих) что-то требовать, если он совладелец системы. Или если убедительно доказана его польза системе. Или если в данном вопросе традиция за него.

  Самый последний босяк по традиции получает в мечети в мусульманский праздник курбан кусок баранины, и самый последний босяк имеет в глазах иудеев права на «халяву» – бесплатное молоко.

  Идеальное сочетание – совпадение доли, пользы и традиции. Это когда, например, коренной казак (доля), отважный в бою (польза) требует от станичников исполнить давнюю традицию.

  Но у этой очевидности есть и обратная сторона. Она такая же очевидная, только к ней, почему-то, никто не присматривается…

  Если ты не совладелец, от тебя нет пользы, и традиция разрушена (особенно – если разрушена тобой же) – то что и от кого ты смеешь требовать? Таков постсоветский человек. Позарившись на показуху чужого счастья, он предал идеалы отцов и надругался над могилами предков. Как гражданин СССР он имел законную долю в общенародной собственности. Её он спустил за чубайсовы бумажки, выйдя из доли.

   

  Как ни относись к «европейскому счастью» – правом на него обладают только европейцы. От того, что постсоветский лопух отказался от своей доли – чужая к нему не перешла (и странно было бы, если бы человек, спаливший свой дом, за это получал бы дом соседа).

  Остался лишь вопрос пользы, циничный и прагматичный в умах новых хозяев. Если от тебя есть какая-то польза, то тебя покупают, в тех размерах, в каких её оценивают. Если пользы в твоём существовании не видят – то его вообще никак не обеспечивают.

  Апеллировать к тому, что ты как гражданин – совладелец в имуществе народа? Так нет больше такой формы имущества, ни юридически, ни фактически. Апеллировать к традициям гуманизма и солидарности? Тебе ли, который все традиции высмеял, оплевал и порушил?

  А с пользой такая беда: оценивает её не тот, кто приносит, а тот, кому приносят. И от тебя самого тут ничего не зависит: не глянулся полезным, не захотели твои заслуги учесть, старания оценить – пошёл вон!

  Поэтому, конечно, люди с древнейших времён старались сплетать, совмещать пользу, долю и традицию в неразрывное единство. Воинская доблесть (польза) превращалась в дворянское достоинство (доля), добровольная благотворительность, становясь привычкой и через то традицией – превращалась в обязательную и т.п.

  Советский человек, полноправный владелец общенародной собственности – имел все возможности стучать кулаком об стол в любом кабинете, требуя того, что считает справедливым. Но что и от кого может потребовать тот, за которым ни доли, ни пользы (выслуги), ни традиции? Доля такого человека жалка и ужасна: это доля постсоветского обалдуя.

  По привычке он что-то ещё бормочет о своих правах, но умри он сегодня – завтра все об этом забудут, всё равно что камушек в болоте сгинул.

  Если вас в лесу растерзал медведь – то медведю за это никогда не будет стыдно. И другим медведям за него – тоже. И вы сами никуда уже не сможете подать жалобу, потому что, извините, вас уже нет.

  Современное общество склонно спекулировать на избранных смертях и страданиях – когда ему это выгодно. Но если оно своей выгоды в роли «наёмных плакальщиц» не видит – то проходит мимо изуродованных трупов не глядя и даже перешагивая через них. Всякое горе общества о каком-то из своих членов – всегда луковое. Это когда глаза луком натирают, чтобы слёзы изобразить. Естественно, уповая что-то выклянчить, не для покойного (ему ж и не надо!), а для себя.

  И эта трагедия запредельного цинизма доходит порой до трагикомизма. Либералы нашли в Карелии массовое захоронение и решили, что это жертвы сталинизма. Выли-выли, голову пеплом посыпали… Потом выяснилось, что яма с приветом от Маннергейма, это зверства финской военщины над советскими военнопленными. Глаза у либералов мигом просохли, разверстую яму быстро закидали лапками, как кошка свой кал, и призвали «прекратить обсуждение».

  Если мертвецы от Сталина, то они у всяких «Мемориалов» дойные. А если от демократической Финляндии – то ни к чему они.

   

  Сегодня все исследователи, включая либеральных, сходятся на том, что ельцинизм стоил русскому народу миллионов жертв. По аналогии со «сталинскими репрессированными» их теперь называют «ельцинскими депрессированными». Но посчитать жертвы ельцинизма точно нет никакой возможности. Ведь расстрельных дел, как при Сталине, не заводилось. Человек просто исчезал, вместе с памятью о нём.

  Учёта «массовых депрессий» при Ельцине не велось, суды-тройки не заседали, протоколы допросов не подшивались, да и самих допросов не было: были «толковища» в криминальном стиле, без записи и учёта.

  Парадокс в том, что для подачи жалобы нужен живой пострадавший. А если народ уничтожен, как сербы Краины, как русские Чечни? Кто подаст жалобу – не говоря уж о более сложном вопросе: кто согласится её принимать и рассматривать?

  Опять же, жалобу может подать только тот, кто убеждён в беззаконии, творившемся с ним. То есть если с ним поступили не по закону. А если зверство – обычная практика для всех? Медведь не только откажется рассматривать жалобу на него или другого медведя: он вообще не поймёт, о чём речь! Ну, съел. Кушать хотел. Чего такого?

  Почитайте воспоминания тех, кто детьми работал на капиталистической фабрике до революции. Там много ужасов, невообразимых для нас даже сегодня (хотя мы сильно деградировали в плане человечности). Но самое главное – эти ужасы не являются преступлением фабриканта. Они – норма той жизни.

  Мальчик 11-и лет работает у станка по 14 часов в сутки. Когда он засыпает – его головой макают в бочку с водой, которую заботливо выставили рядом с каждым станком. Освежился – и снова к станку. Вы скажете – это чудовищно! Вам ответят: мальчика никто не держит. Если ему не нравятся условия труда, в любой день бери расчёт и на свободу! Где вы тут видите преступление против человечности? Это норма…

  Что же нам нужно? Нам нужна доля в общенародной собственности, конкретно-юридическая (в этом и заключается суть ресоветизации). Нужна возможность доказать свою пользу государству и обществу, проявить себя полезными и ответственными с «соответствующим заслугам вознагражданием». И, конечно же, нам нужны традиции: они хранят народы от резни и геноцидов. Положенное человеку от века – да будет соблюдено при всеобщем согласии и понимании!

  Или мы это понимаем – или идём путём украинцев, которых каждый новый путч низводит на круг ниже в дантовском аду. Протест – видимость победы – и резкое падение масс во мглу первобытности…

  Надо понимать. Без понимания мы всегда обречены работать на своих врагов и пожирателей!

   

  По материалам Николай Выхин