Самое свежее

Конец Публициста Раскрыт взрыв вулкана Кракатау. Политические анекдоты Как загибается Европа Эль Мюрид. Замеры благосостояния в России После теракта. Неудобные вопросы. Александр Росляков. Все для победы этой диктатуры, остальное – тьфу!

Антикультурная революция: почему в культуре России процвел культ монстров?

  • Традиционная концепция советских художников в отношении большевизма – «родовые муки». Ужасы революции, никогда не скрывавшиеся, неразрывно были связаны с мечтами о лучшем мире.

    Ужасы «радикальных реформ», тоже не очень-то скрывавшиеся, пытались говорить о себе то же самое в начале 90-х. Однако со временем этот мотив угасает и наконец совсем исчезает из книг, кинематографа и других произведений постсоветского искусства.

    Потому что главное отличие ельцинизма от большевизма – в нём нет надежды. Ужасы, шокирующие сцены – завались. А надежды нет. То есть никто не пытается спасти тонущий корабль, битва идёт лишь за места на шлюпках, которых, явно недостаточно…

    Потому что далеко не всякая кровь питает собой росток нового времени. Есть очень много крови, которая, проливаясь, просто уходит в канализацию. И в этой бессмысленности кровопролития – главное отличие 1991 года от 1917.

    Новые деятели, ненавидящие большевизм, ущемлённые, обиженные им – оказались не просто мстительны, но и удивительно бесплодны. Именно это намертво привязало их к ненависти, к деструктивному и бессмысленному «вечному бою» с мертвецами.

    Почему у наших либералов-западников голова вывернута за плечи, почему они смотрят исключительно за спину истории? Это люди, у которых ничего нет впереди. Свою власть они привыкли обосновывать не собственными идеями, а чужими преступлениями. Реальными или выдуманными – другой вопрос.

    Уже очевидно, что большинство приписанных Сталину зверств – это лишь внутренние садистские фантазии самих либералов, их «оговорки по Фрейду». Уже ясно, что описывая «сталинские органы», либерал на самом деле описывает, что делал бы он с народом, окажись на месте Сталина.

    Это удивительная и ненасытная кровожадность восходит к зоологической основе либерализма. Все идеологии учат человека бороться с его животными, первобытными инстинктами, и только одна учит им потакать: либерализм. Либералы поощряют в человеке «внутреннего зверя», восхищаются «естеством» в любых скотских отправлений. Потому они неизбежно оказываются и апологетами зоологической кровожадности. Ведь жажда расправы с несогласными – часть зоологического доминирования.

     

    Человек постсоветской эпохи не живёт с верой в светлое завтра. Он живёт с одной, совершенно очевидной и постоянно артикулируемой целью: чтобы не стало ещё хуже!

    То есть современное общество (и таким его отражает современная культура) – это автомобиль без двигателя, с одними тормозами. Он сползает по наклонной плоскости к обрыву, водитель изо всех сил жмёт на тормоза… Нет даже мысли вырулить или дать задний ход – потому что тормозной механизм единственный в этой конструкции…

    Соответственно и мотив спасения у нынешних писателей – один и тот же: вернутся в какой-то «золотой век», который у каждого автора свой, но всегда в прошлом. Великолепный Стивен Кинг крутит машину времени в «смеющиеся 60-е», а бездарная Ю. Латынина мечтает о XIX веке, когда «всё было правильно, до появления коммунистов».

    Путин, стремясь запечатлеть почтение к культуре, едет поздравить с юбилеем С. Михалкова – классика прошлой эпохи, потому что только там и могут быть классики. А чествовать современника – наверняка Путину и его окружению не придет и в голову, поскольку для них совершенно понятно, что литература осталась в прошлом. И только там культурные вехи имеют какое-то значение. О каких культурных вехах или явлениях можно говорить в наше время?

    Время без времени включает в себя искусство без искусства. Они гармонично подходят друг другу: приватизатор, шагнувший из уголовников в «отцы нации» – и режиссер Серебренников, чьи актёры сношаются и испражняются прямо на сцене.

    Общество со свёрнутым на спину лицом может смотреть только назад, и место научной фантастики занял сверхпопулярный постсоветский жанр «фентези», не имеющий даже русскоязычного наименования. Это – бесконечный калейдоскоп картинок из жизни общества, живущего вне времени: мечи, копья, парусники, рабовладельцы – и все это неведомо где когда (страны и континенты просто выдумываются авторами).

    Но мало того, что образ глубокой архаики вытеснил образ космических перспектив: выпало начисто осмысление настоящего времени, традиционный жанр разговора художника с сегодняшним днём.

    Никакого диалога писателя и времени нет: есть монологи, истерические или сюсюкающие, но всегда слабоумные. Оправдать эту эпоху нельзя, а осудить её не получается, потому что мы все – её часть, её составляющие. Поэтому нет и того главного, что всегда было в критическом реализме – рассмотрения колорита времени сквозь призму вечности.

     

    Эпоха с культурой разругались вдрызг. «У меня нет эпохи» – заявила культура, уходя в дебри фентези и любительской самодеятельности. «У меня нет культуры» – заявила эпоха, переведя всё богатство человеческого духа в «сферу услуг»…

    Свести культуру к сфере услуг – всё равно, что всякую семейную жизнь и все брачные отношения свести к «одной из форм проституции». Культура происходит от Культа, и требует поклонения, священнодействия.

    Культурный человек в писателе или художнике видит учителя, жреца, на худой конец – задушевного собеседника. Но он не может видеть в творце шута и лакея: ведь где нет культа, не может быть и производной от него культуры.

    Культура не может существовать в сфере услуг, где царствует произвол потребителя – как учитель в коммерческом ВУЗе бессилен перед студентом-плательщиком.

    Схема «учитель-ученик» сменяется в постсоветской эпохе схемой «слуга-господин». Но всякому цивилизованному человеку понятно, что если культура и должна служить – то только в самом высоком, культовом смысле слова. Как богослужение не может быть подогнано под требования заказчика-плательщика, так и культура (в общем-то форма богослужения) – подгоняться под рыночные отношения не может.

    Заменить стремление к высокому рыночным заказом – всё равно что заменить транспортное средство карусельными лодочками. Они, конечно, тоже ездят, но по кругу, а смысл-то был ехать куда-то в иное место!

     

    Проблема культуры не только в том, что она не нужна постсоветизму. Не нужна она только недалёким его представителям. А его наиболее умным и «продвинутым» апологетам она вредна и враждебна.

    Само становление человеческого ума и духа (неразделимые процессы) – стимулируя умственную деятельность, стимулирует и «лишние» для угнетательского общества вопросы. Человек, который много думает – много и спрашивает. Человек, в котором воспитана высокая эстетика, нетерпим к безобразному. А примитивный человек пройдёт и не заметит!

    В том зоологическом мире, который строит постсоветизм, культура отягощает хищников в погоне за жертвами – и наоборот, выступает бронёй для жертв. То есть хищнику труднее догнать, а жертве легче отбиваться. Поэтому теоретики «прекрасного нового мира» решили, что культура не нужна ни богатым, ни бедным.

    Богатых она размягчает, расслабляет и погружает в ненужные раздумья. Бедных, наоборот, мобилизует для сравнения и недовольства. Ведь культура и создавалась как общечеловеческое начало, сближающее разделённых материально индивидов! Культурный человек через тактичность и широту взглядов приходит к идеям справедливости и равноправия.

    Например математику-миллиардеру неинтересно обсуждать проблемы математики с другим миллиардером, если тот тупой. Классовое родство тут нивелируется культурным интересом. Математику интересен другой математик, хоть бы и нищий. То же самое можно сказать и о живописцах, астрономах, философах и т.п.

    Между тем важнейшее из отличий истории человечества от доисторических времён является то, что на заре истории власть и культура стали неразделимы. Власть постоянно проституировала культуру – но и наоборот: культура пронизывала собой власть, порой незаметно для самой власти. Для Петра I пороть дворян было делом обыденным, а после Екатерины Великой – стало уже немыслимым, хотя по закону самодержавие оставалось прежним. В ХХ же веке и порка простолюдина канула в лету.

    Я не закрываю глаза на то, что и в числе советских практик были достаточно жестокие и нелепые; однако представить себе советскую власть, никак не связанную с научной и культурной общественностью невозможно. Конечно, Сталин влиял и на Горького, и на Шолохова, и на Шостаковича – но и те влияли на него.

    Представить себе в ХХ веке власть, которая опирается только на голый интуитивизм, на звериное чутьё, на законы зоологического доминирования не могли даже самые смелые умы: оттого так силён и долог наш шок от ельцинизма.

    Именем Ельцина совершено было нечто невообразимое, закрывающее историю, возвращающее нас в доисторические времена. Когда власть племенного вождя не хочет легитимизировать себя в какой-либо просветительской миссии или даже легенде о просветительской миссии.

    Кто бы мог подумать, что после 5 тысяч лет цивилизации люди потерпят власть, существующей только ради собственного существования, вне времени и пространства, вне контекста исторических движений?! Однако же потерпели – и теперь уже никто в мире, по обе стороны Атлантики, не знает, что с этим делать…

     

    Культура не может быть обезличенной – как денежная купюра или недвижимая собственность. Поэтому культура так опасна для приватизаторов – которые оформляли на себя всё одним росчерком пера. Можно, конечно, приписать себе звание «профессора», как Янукович, но профессором ты от этого не станешь. Культура предполагает элиту, независимую от уровня жизни и доходов. В эту элиту не войти путём проплаты – из неё нельзя выбросить творца лишением доходов.

    Крах культуры, в числе прочего, означает и крах социальных лифтов. В обществе культурных приоритетов человек бедный и незнатный может подниматься за счёт своих успехов в образовании и повышении культурного уровня. Острота и скорость мысли заменяют статус и капитал.

    В обществе зоологического доминирования подниматься некому и некуда. У бедности нет обменного фонда с богатством. Бедным нечего предложить в обмен – богатые и так владеют всем, а бедным не оставляют ничего. Поэтому наиболее примитивные общества – одновременно и наиболее кастовые.

    А самым примитивным обществом является ельцинское – потому что оно вообще было основано на голом криминальном насилии и животном доминировании, при полном отсутствии идеологического прикрытия в виде какой-либо «теории общего блага».

    Давно известно, что если ученье – свет, то неученье – тьма. Свет погас, учения, аналогичного религиозному или хотя бы марксизму – нет. Сгустилась тьма, а во тьме зашевелилась всяческая бесовщина.

    Когда мы говорим, что либерализм освобождает низшие животные мотивы в человеке – мы говорим то, что думает либерализм сам про себя. Мол я пришёл освободить зверушек от жестокого дрессировщика с его неоправданными ограничениями, хлыстами и клетками.

    Как говорит банкир П. Авен, «для меня идеологема о том, что свобода больше Родины и что Родина – это не территория, не обсуждается». Это он говорит осмысленно, обозначая символ своей веры – и отсылая нас к голливудскому маньяку-потрошителю, который сам про себя думает, что творит добро…

    Символ веры Авена – это психология зверя и близкого к зверю кочевника, печенега, гунна, вандала, для которого Родина ничего не значит. Как писали античные авторы про гуннов – «Никто у них не может ответить на вопрос, где он родился: зачат он в одном месте, рожден – далеко оттуда, вырос – еще дальше». Именно для кочевника-мародёра свобода превыше всего, в том числе и Родины…

    То есть Авен – гунн и печенег. Но он думает, что предлагаемый им образ жизни кочевого бандита – это и есть нужная нам «модернизация», «цивилизация» и т.п.

    Кочевникам-мародёрам, конечно же, не нужна никакая культура, кроме самых низкопробных забав. И в этом смысле крах культуры (как эстетического отражения человеческой нравственности и созидания) – в лапах хищников неизбежен.

    Не стройте иллюзий: в окружённых рабами поместьях Чубайсов и Авенов будут звучать не рояли, а звуки разнузданных ордынских шатровых оргий – по итогам каждого удачного набега…

     

    Александр Леонидов

8

Комментарии

4 комментария
  • Сергей Бахматов
    Сергей Бахматов21 ноября 2017 г.+2
    "Сон разума рождает чудовищ" - испанская пословица, которая в сжатой форме выражает лейтмотив статьи.
  • Дмитрий Лысов
    Дмитрий Лысов22 ноября 2017 г.
    "Соответственно и мотив спасения у нынешних писателей – один и тот же: вернутся в какой-то «золотой век», который у каждого автора свой, но всегда в прошлом. " - слова из статьи, которые большинство публицистов могут принять и на свой счёт. А я добавлю, что человек задним умом силён (без всяких подтекстов и смешочков). Предложения же, направленные в будущее, за исключением нескольких авторов, сводятся примерно к хорошо известному выражению - главное в революцию ввязаться, а там война план покажет. Вот вам и весь полёт мысли. В отношении культуры же, соглашусь, если судить по телевидению, положение действительно печальное. Предложение! Давайте повышать культуру общения на сайте, снизу будем её поднимать. Оставим Авенам хамство, с них и спрос будет особый, а в отношении друг друга солёные словечки перестанем употреблять, тем самым поддержав пафос автора статьи.
    • Александр Узлов
      Александр Узлов22 ноября 2017 г.
      "...В отношении культуры же, соглашусь, если судить по телевидению, положение действительно печальное..." Не только по телевидению. В театрах положение такое же. И вот что удивительно: театры полны, публика рукоплещет.
  • Жанна Дадэрко
    Жанна Дадэрко22 ноября 2017 г.
    ;Человек постсоветской эпохи не живёт с верой в светлое завтра. Он живёт с одной, совершенно очевидной и постоянно артикулируемой целью: чтобы не стало ещё хуже!; Совершенно точно. Истинно. Поэтому ничего и не меняется. Боимся смуты.