Из всех советских поэтов-фронтовиков Семен Гудзенко – самый, пожалуй, достоверный и пронзительный. Сразу после войны он написал: «Мы не от старости умрем, от старых ран умрем…» Так с ним и случилось: он умер в 1953 году молодым, 30-летним, от старых ран.
Он родился в Киеве в 1922 году, в 1939-м поступил в Московский институт философии, литературы и истории (ИФЛИ), в 1941-м ушёл добровольцем на фронт, в 1942-м был тяжело ранен. После госпиталя работал корреспондентом во фронтовой газете «Суворовский натиск». Но контузия, полученная им на фронте, медленно убивала его.
О последних месяцах его жизни рассказал поэт Евгений Долматовский: «Это новый подвиг, который по праву можно поставить рядом с подвигом Николая Островского и Алексея Маресьева: прикованный к постели поэт, точно знающий, что его недуг смертелен, продолжал оставаться солдатом и строителем. У его постели собирались друзья, чтобы говорить с ним не о недугах и лекарствах, а о борьбе вьетнамского народа за свою независимость, о строительстве на Волге и Днепре, о новых изобретениях и открытиях, и, конечно, о стихах. В последние месяцы своей жизни Гудзенко, уже не могший писать сам, диктовал свои стихотворения, которые несомненно войдут в золотой фонд советской поэзии…»
Мы публикуем несколько стихотворений о войне этого обжигающе правдивого поэта. Эти стихи мог написать только тот, кто в самую страшную годину беззаветно верил в нашу Победу.
Пользуясь случаем, поздравляю всех наших читателей с великим праздником Победы!
Сергей Сергиенко
Перед атакой
Когда на смерть идут – поют,
а перед этим можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою –
час ожидания атаки.
Снег минами изрыт вокруг
и почернел от пыли минной.
Разрыв – и умирает друг.
И, значит, смерть проходит мимо.
Сейчас настанет мой черед,
за мной одним идет охота.
Ракеты просит небосвод
и вмерзшая в снега пехота.
Мне кажется, что я магнит,
что я притягиваю мины.
Разрыв – и лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо.
Но мы уже не в силах ждать.
И нас ведет через траншеи
окоченевшая вражда,
штыком дырявящая шеи.
Бой был коротким. А потом
глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
из-под ногтей я кровь чужую.
1942
Баллада о дружбе
Так в блиндаже хранят уют
коптилки керосиновой.
Так дыхание берегут,
когда ползут сквозь минный вой.
Так раненые кровь хранят,
руками сжав культяпки ног.
...Был друг хороший у меня,
и дружбу молча я берег.
И дружбы не было нежней.
Пускай мой след в снегах простыл, –
среди запутанных лыжней
мою всегда он находил.
Он возвращался по ночам...
Услышав скрип его сапог,
я знал – от стужи он продрог
или от пота он промок.
Мы нашу дружбу берегли,
как пехотинцы берегут
метр окровавленной земли,
когда его в боях берут.
Но стал и в нашем дележе
Сна и консервов на двоих
вопрос: кому из нас двоих
остаться на войне в живых?
И он опять напомнил мне,
что ждет его в Тюмени сын.
Ну что скажу! Ведь на войне
я в первый раз побрил усы.
И, видно, жизнь ему вдвойне
дороже и нужней, чем мне…
Час дал на сборы капитан.
Не малый срок, не милый срок...
Я совестью себя пытал:
решил, что дружбу зря берег.
Мне дьявольски хотелось жить, –
пусть даже врозь, пусть не дружить.
Ну хорошо, пусть мне идти,
пусть он останется в живых.
Поделит с кем-нибудь в пути
и хлеб, и дружбу на двоих.
И я шагнул через порог...
Но было мне не суждено
погибнуть в переделке этой.
Твердя проклятие одно,
Приполз я на КП к рассвету.
В землянке рассказали мне,
что по моей лыжне ушел он.
Так это он всю ночь в огне
глушил их исступленно толом!
Так это он из-за бугра
бил наповал из автомата!
Так это он из всех наград
избрал одну – любовь солдата!
Он не вернулся. Мне в живых
считаться, числиться по спискам.
Но с кем я буду на двоих
делить судьбу с армейским риском?
Не зря мы дружбу берегли,
как пехотинцы берегут
метр окровавленной земли,
когда его в боях берут.
1942-1943
* * *
Я был пехотой в поле чистом,
в грязи окопной и в огне.
Я стал армейским журналистом
в последний год на той войне.
Но если снова воевать...
Таков уже закон:
пускай меня пошлют опять
в стрелковый батальон.
Быть под началом у старшин
хотя бы треть пути,
потом могу я с тех вершин
в поэзию сойти.
1944
* * *
На снегу белизны госпитальной
умирал военврач, умирал военврач.
Ты не плачь о нем, девушка, в городе дальнем,
о своем ненаглядном, о милом не плачь.
Наклонились над ним два сапера с бинтами,
и шершавые руки коснулись плеча.
Только птицы кричат в тишине за холмами.
Только двое живых над убитым молчат.
Это он их лечил в полевом медсанбате,
по ночам приходил, говорил о тебе,
о военной судьбе, о соседней палате
и опять о веселой военной судьбе.
Ты не плачь о нем, девушка, в городе дальнем,
о своем ненаглядном, о милом не плачь.
...Одного человека не спас военврач –
он лежит на снегу белизны госпитальной.
1945, Венгрия
Мое поколение
Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты.
На живых порыжели от крови и глины шинели,
на могилах у мертвых расцвели голубые цветы.
Расцвели и опали... Проходит четвертая осень.
Наши матери плачут, и ровесницы молча грустят.
Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел,
нам досталась на долю нелегкая участь солдат.
У погодков моих ни стихов, ни любви, ни покоя –
только сила и зависть. А когда мы вернемся с войны,
все долюбим сполна и напишем, ровесник, такое,
что отцами-солдатами будут гордится сыны.
Ну, а кто не вернется? Кому долюбить не придется?
Ну, а кто в сорок первом первою пулей сражен?
Зарыдает ровесница, мать на пороге забьется, –
у погодков моих ни стихов, ни покоя, ни жен.
Кто вернется – долюбит? Нет! Сердца на это не хватит,
и не надо погибшим, чтоб живые любили за них.
Нет мужчины в семье – нет детей, нет хозяина в хате.
Разве горю такому помогут рыданья живых?
Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Кто в атаку ходил, кто делился последним куском,
тот поймет эту правду, – она к нам в окопы и щели
приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском.
Пусть живые запомнят, и пусть поколения знают
эту взятую с боем суровую правду солдат.
И твои костыли, и смертельная рана сквозная,
и могилы над Волгой, где тысячи юных лежат, –
это наша судьба, это с ней мы ругались и пели,
подымались в атаку и рвали над Бугом мосты.
...Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели,
мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.
А когда мы вернемся, – а мы возвратимся с победой,
все как черти упрямы, как люди живучи и злы, –
пусть нам пива наварят и мяса нажарят к обеду,
чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы.
Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям,
матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя.
Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем –
все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя.
1945
* * *
Мы не от старости умрем –
от старых ран умрем.
Так разливай по кружкам ром,
трофейный рыжий ром!
В нем горечь, хмель и аромат
заморской стороны.
Его принес сюда солдат,
вернувшийся с войны.
Он видел столько городов!
Старинных городов!
Он рассказать о них готов
и даже спеть готов.
Так почему же он молчит?..
Четвертый час молчит.
То кружкой по столу стучит,
то сапогом стучит.
А у него желанье есть.
Оно понятно вам?
Он хочет знать, что было здесь,
когда мы были там...
1946
Комментарии