Сергей Кузнецов. Три писателя – или размер таланта

• Опубликовал Сергей Кузнецов 29 марта 2020 г. - 1 395 просмотров

  

  У этого мемуарного скетча три героя – и с каждым из них время разобралось по-своему.

  Сергей Устинов состоялся по полной программе: сделался крупным бизнесменом, может даже – олигархом. В числе прочего от собственных щедрот учредил в Москве, возле метро «Динамо», весьма познавательный музей истории российских евреев. Спускаясь со своих эмпиреев, пописывает ещё иногда на досуге детективы. Недавно, говорят, пережил покушение – не убить хотели, а попугать: резиновой пулей в голову запульнули. В общем жизнь – полная чаша…

  Галин век, напротив, давно уже отшумел, сошёл на нет, а как и от чего умерла – даже спросить не у кого…

  Третий герой, с которым самому мне знакомства водить не пришлось, Знаменитый Поэт, продолжал творить до самых последних лет– хотя уже был немолод и не слишком здоров. Как всякий яркий талант, человек он непростой, со своими слабостями и пороками. Но лично у меня с детских лет сохранился к Знаменитому Поэту пиетет: стихи его наизусть помню, биографию знаю, но имени не стану открывать. Отгадайте сами, если пожелаете. 

  Начну, пожалуй, с тех стародавних времён, когда Серёжка Устинов не был ещё снисходительно-надменен, не имел ни чёрного джипа «Мерседес» с шофёром, ни личного повара, ни охраны. Общительный и весёлый, служил он в «Московском Комсомольце» корреспондентом «куда пошлют», мотался на своих «Жигулях» по местам происшествий. Поднаторев в уголовной хронике, взялся писать детективы – вполне добротные и интересные. Хоть и не принёсшие автору той всенародной славы, какую стяжали творения другой нашей ровесницы и соседки, Груни Васильевой (на Олимпе известной под именем Дарьи Донцовой).

  Книжки свои Устинов охотно раздаривал, надписывая изобретательно и остроумно. В 1990-м презентовал мне аж целых две. Одна называется «Неустановленное лицо», надпись такая: «Кузе, еврею-монархисту, с анархо-синдикалистским приветом от автора» (это он прошёлся по поводу моей пьесы о Николае II «И аз воздам», шедшей тогда в Малом Театре). На другой, «Можете на меня положиться», начертано: «Серёже Кузнецову – ходоку, да не к Ленину – от вечно женатого автора». 

  Ну а теперь, покуда окончательно, до полной непрозрачности не загустела пелена времён, пора нам заглянуть ещё глубже в прошлое. Вот, словно на фотобумаге в корытце с проявителем, проступает картинка: любимая собака Знаменитого Поэта резвится и играет с другой собакой, питомицей старшеклассника Серёжи Устинова. Хозяева с поводками в руках вяло общаются неподалёку. Средь прочего трёпа, Знаменитый Поэт, снисходя до польщённого подростка, доверительно сообщает: было у него две тысячи женщин. Робкое устиновское сомнение Знаменитый Поэт рассеивает, небрежно заметив: «Каждая из них считала за честь со мной переспать!» На следующий день недосягаемое четырёхзначное число поразит наше мальчишеское воображение. Сомневаться, однако же, не приходится: слава Знаменитого Поэта вздымается до небес, а слухи о его подвигах на дамском фронте доходят до нас, писательских чад, и по другим каналам. 

  Теперь скомандуем: «Время, вперёд!» – лет эдак на пятнадцать. На дворе начало 80-х, блаженный сентябрь, лоно природы. Малеевка, или Дом Творчества Писателей имени Серафимовича, раскинулась километрах в ста от Москвы. Вынырнув к дороге, петлявшей меж захудалых деревушек и густых лесов, встречал гостей жёлтый, с белыми колоннами особняк в псевдоклассическом стиле, под дворянскую усадьбу.

  То был главный, двухэтажный корпус, вмещавший столовую, библиотеку и биллиардную с кинозалом. Сумрачная оранжерея, полная волосатых пальм и широколиственных фикусов, вела в спальный корпус, где писатели неудержимо творили.  Перестук пишущих машинок не смолкал ни ночью, ни днём; иной шум не допускался, о чём напоминало двусмысленное объявление: «Тише, в спальном корпусе идёт работа!»

  Выплеснув на бумагу свои духовные запасы, мастера слова могли восполнить их в обширной библиотеке с полками, до самого потолка заставленными интеллектуальной пищей. Этажом ниже, в столовой, тоже царило изобилие: к разнообразному меню прилагался ещё и шведский стол, ломившийся от солений с маринадами, печёной картошки, зелени, овощей.  Рядышком в буфете торговали вином и водкой, так что ужины нередко превращались в оживлённые застолья: выпивать за трапезой не возбранялось.  С другими развлечениями в Малеевке было туго: лыжи зимой, грибы летом, фильм вечером, да биллиард.  Приезжали ж сюда всё-таки сочинять, жили подолгу, месяцами, успевая закончить роман или пьесу.   

  Тягучее малеевское бытие свело меня с Галиной Чистяковой, до той поры знакомой лишь по её выступлениям в ЦДЛ. Галя была довольно-таки популярной поэтессой, писала хорошие лирические стихи. Но широкую известность обрела лишь благодаря этим невинным строчкам:

   

  Невозможно не заметить 

  Вам моих блестящих глаз! 

  У меня медовый месяц! 

  И уже не в первый раз.  

   

  Знаменитый в своё время пародист Александр Иванов откликнулся на это злой пародией «Про мёд и дёготь», напечатанной в «Литературке»:

   

  Не могу понять, хоть тресни, 

  Где вы, юные года? 

  Замечательную песню 

  Хором пели мы тогда: 

   

  "Юбку новую порвали 

  И подбили правый глаз! 

  Не ругай меня, мамаша, 

  Это было в первый раз!" 

   

  А теперь, прошу заметить, 

  Манны с неба я не жду. 

  У меня медовый месяц 

  Десять месяцев в году! 

   

  И дальше в том же духе, а заканчивалась пародия так:

   

  Но вину свою за это 

  Вам придётся искупать: 

  Могут девушку-поэта 

  В бочке дёгтя искупать… 

   

  Галя обижалась ужасно, чуть не плакала (а то и плакала втихую), вынашивала планы отмщения.  Сочиняла всякие варианты ответа, от жалостливых («Может, кто тебя обидел, ты скажи, я заступлюсь») до угрожающих («Можно парня-пародиста тоже в чём-то искупать!»), но ни один из них так, кажется, и не опубликовала. 

  В тот дождливый сентябрь чудесно уродились в Малеевке грибы: шампиньоны на лугах, подберёзовики по болотам, опята вокруг пней.  Каждое утро, позавтракав, уходили мы с Галей в дальние леса. По возвращении из похода бездельничать тоже не приходилось: обильную добычу нужно было ещё засолить либо высушить впрок. Тёмные осенние вечера коротали в компании Галиных друзей-собратьев по перу (запомнил из той компании трёх: Олега Чухонцева, Татьяну Глушкову, Юрия Кузнецова).

  Иногда, от нечего делать, сопровождал я Галю и на концерты – главный источник поэтических доходов. От санатория к санаторию программа почти не менялась: сперва полдюжины поэтов развлекали отдыхающих декламацией своих элегий, а во втором отделении, – гвоздь программы, – пел под гитару Булат Окуджава. Тогда довелось мне впервые услышать его «О Володе Высоцком я песню придумать решил…»   

  Перед самым отъездом Галя презентовала мне свой сборничек «Устьинский мост», – заглавием этим замкнув надпричинную, пунктирную связь с другим героем этого очерка. Надписала книжку вот так:  

  Хорошо б относиться построже 

  Нам к любви, драгоценный Серёжа! 

  Хорошо бы! Но что же, но что же… 

  Может, всё же покой нам дороже?! 

  Расти большой!  Галина Чистякова, сент. 81, Малеевка 

  А в одну из последних грибных прогулок вспомнилась мне та история, поведанная Знаменитым Поэтом: о двух тысячах счастливиц, каждая из которых считала за честь. 

  – Думаешь, врал? 

  – Нет, отчего же, – равнодушно ответила Галя, палкой отводя упругую еловую лапу, – сейчас у него, поди, уж все четыре. Только половина этих избранниц так и не узнала, какой чести удостоилась. 

  –  То есть как это? 

  –  А так! Из всей поэтической секции Союза Писателей самый большой – у Анатолия Поперечного, самый маленький – у Знаменитого Поэта! 

  …Вот оно и прошло, словно и не бывало. Проструилось, утекло прозрачное времечко, как меж пальцев белый песок… нету больше той Малеевки, да и Москвы той старой давно уже нет и в помине… минуло навек, схлынуло, унеслось – поверить ли, что никогда больше не вернётся?

  …Впрочем, есть теория, что маленький размер – залог большого таланта, ибо заставляет человека искать иной путь самовыражения.