Введение. О философии

• Опубликовал Иван Здравомыслов 27 июля 2019 г. - 1 846 просмотров

  Абсолютное большинство даже образованных людей не в состоянии представить себе, на каких мутных, если не сказать абсурдных, основаниях держится то, что принято считать «знаниями» или «мыслями» или «теориями». Особенно это касается тех общих вопросов, которые равно важны и для осмысления физики мира и существующего общества как совокупности людей, которые принято называть «вечными вопросами философии».
  
  Сегодня мы потешаемся над средневековыми схоластами, дискутировавшими о том, сколько ангелов может находиться в одном и том же месте.
  
  Между тем, с некоей, «высшей», не-профанной, точки зрения, этот вопрос мало того, что может восприниматься, как имеющий глубокий смысл, но быть и предметом весьма изощренных логических рассуждений и дискуссий, ибо в конечном итоге этот вопрос упирается в проблему материального и нематериального в их различии и единстве.
  
  Рассуждая в платоновском духе мира материального и мира идей или в рамках вполне современной теории «трех миров» Карла Поппера, вполне логично задаться вопросом о том, что коль скоро понятия «кончика иглы» и «ангелов» существуют либо в мире идей Платона, либо во втором и в третьем мире Поппера, то есть ли нечто, что соответствует этом понятиям в материальном мире? – Эти вопрос в смысловом отношении ничем не отличается от вопроса о существовании бога: слово бог есть. Но есть ли бог в материальном смысле?
  
  Еще более сложный вопрос состоит в том, каким образом идеальные объекты: будь это кончик иглы, ангелы, бог или, скажем, Дед Мороз взаимодействуют с материей? - А они, очевидно, взаимодействуют и совершенно нетривиально: например, идеальный бог или Дед Мороз самым радикальным и ощутимым образом влияют на производство, торговлю и потребление.
  
  Много вопросов можно задать, глядя на проблему под таким углом зрения. Например, если ангелы, как сущности, образовали некое единство с кончиком иглы в нематериальном пространстве идей , окажет ли это влияние на материальную иглу? И т.д… Надеюсь, я вас убедил, по крайней мере на время, в потенциальной осмысленности обсуждения вопроса о размещении ангелов на острие иглы?
  
  … Возможно, вы скажете, несмотря на все эти примеры и приведенную «логику», что спорить о числе ангелов на острие игры - это всё равно бред, чистая шизофрения?! – Что ж, тут самое время процитировать Карла Ясперса, утверждавшего в своей монографии «Общая психопатология», что: «У людей с высокоразвитым интеллектом бывают сколь угодно фантастические и невероятные бредовые идеи. Критическая способность не ликвидируется, а ставится на службу бреду».
  
  Но так ли уж далеко от упомянутой высокоинтеллектуальной дискуссии о числе ангелов на острие иглы ушло передовое философствующее человечество сегодня? - Образцовый перечень «вечных вопросов», приведен, например, во введении к небезызвестной книге Бертрана Рассела «История западной философии»:
  
  Разделен ли мир на дух и материю, а если да, то что такое дух и что такое материя? Подчинен ли дух материи или он обладает независимыми способностями? Имеет ли вселенная какое либо единство или цель? Развивается ли вселенная по направлению к некоторой цели? Действительно ли существуют законы природ или мы просто верим в них благодаря лишь присущей нам склонности к порядку? Является ли человек тем, чем он кажется астроному, — крошечным комочком смеси углерода и воды, бессильно копошащимся на маленькой и второстепенной планете? Или ж человек является тем, чем о представлялся Гамлету? А может быть, он является и те и другим одновременно? Существуют ли возвышенные и низменные образы жизни или же все образы жизни являются только тщетой? Если же существует образ жизни, который является возвышенным, то в чем он состоит и как мы его можем достичь? Нужно ли добру быть вечным, чтоб заслуживать высокой оценки, или же к добру нужно стремиться, даже если вселенная неотвратимо движется к гибели? Существует ли такая вещь, как мудрость, или же то, что представляется таковой, — прост максимально рафинированная глупость?
  
  Проблема в том, что абсолютное большинство перечисленных Расселом вопросов имеют не больше смысла, чем вопрос о количества ангелов или чертей на острие иглы.
  
  Вот, к примеру: «Является человек тем, чем о представлялся Гамлету?»
  
  Начнем с того, что, с формальной точки зрения, «человек» представляться Гамлету никак не может по той простой причине, что Гамлет – художественный персонаж и, поэтому, не обладает надлежащим инструментарием: мозгом, сознанием, органами чувств, – необходимым чтобы что-то представлять. Следовательно, данное предложение не имеет непосредственного смысла и должно быть приведено к форме, допускающей интерпретацию без использования метафор, гипербол, синекдох и прочих художественных приемов, делающих содержание невнятным.
  
  Если, пытаясь исправить бессодержательность исходной проблемы, как минимум, следует «одушевить» субъекта и заменить «Гамлета» на автора «Гамлета», тогда вопрос будет звучать иначе: «Является ли человек тем, чем он представлялся автору «Гамлета»?, - и на первый взгляд, хотя бы осмысленно. Но, во-первых, в такой формулировке проблема совершенно не эквивалентна изначальному вопросу, поскольку совершенно не обязательно, что автор выразил свое отношение к человеку именно через образ Гамлета. А во-вторых, пьеса допускает разные прочтения и некоторые из них приводят к совершенно иным выводам, нежели имеет в виду Рассел.
  
  Например, возможна интерпретация пьесы: Шекспир – англичанин. В английской (и не только) литературной традиции имена героев часто служат ключом к понимаю отношения автора к своим героям. Например, фамилия Crusoe у Даниэля происходит о слова cruise – то есть плавание без точного пункта назначения, особенно в целях развлечения (sail about in an area without a precise destination, especially for pleasure) .
  
  Каков же смысл имени главного героя, «Гамлет»? – Напишите это имя по-английски со строчной буквы – hamlet – и загляните в словарь. Полагаю, вы с интересом обнаружите, что hamlet – это маленькое поселение, меньшее, чем деревня (a small settlement, generally one smaller than a village), то есть деревенька. А как называют даже и в русском языке глупых, невежественных людей? – Не «деревня», не «деревенщина» ли? - Принц Гамлет – по смыслу получается тогда, в переводе на русский, «Принц - Деревенщина».
  
  Есть ли для основания для столь оскорбительной характеристики принца датского, исходя из содержания пьесы? – Это с какой стороны посмотреть: Гамлет наивен, он верит во всякую понятную для разумного человека даже во времена Шекспира – в привидения. Гамлет легковерен. Он легко поверил навету на дядю, исходящему от… «привидения» ! - В конечном итоге, деревенская суеверность и легковерие стоили жизни самому Гамлету и всем, кто мог претендовать на датский трон.
  
  Сделаем, однако, следующий шаг в наших рассуждениях. Всякое действие должно иметь смысл. Cui prodest? - Кто же получил, в конце – концов, датский трон? – «Второстепенный герой» пьесы, принц Фортинбрас. Fortinbras – тоже говорящая фамилия. Как утверждают шекспироведы, это имя не норвежского происхождения, но оно является франко-английским гибридом, означающим в переводе «сильный на руку» (His name is not Norwegian in origin, but is a French–English hybrid (fort in bras) meaning «strong in arm»). По-русски мы бы сказали: «тяжелый на руку».
  
  И для этого тоже есть основания: отец Фортинбраса, король Норвегии, был убит отцом Гамлета, а Фортинбрас отомстил за это убийство самым жестоким образом, причем, руками сына его врага, убийцы отца, используя его слабости: необразованность, поистине деревенские предрассудки, наивность и легковерие Гамлета- младшего. Ясно же, что именно Фортинбрас просто нанимает актера из труппы, которая расположилась с замком принца. Актер и изобразил призрак отца.
  
  В таком контексте очень своеобразно читается глубокомысленный, на первый взгляд, диалог Гамлета с Гильденстерном: «Черт возьми, или, по-вашему, на мне легче играть, чем на дудке? -Назовите меня каким угодно инструментом, — вы хоть и можете меня терзать, но играть на мне не можете». Не знаю, как Гильденстерн, но Фортинбрас, согласно сюжету пьесы, сыграл на Гамлете целую «Героическую симфонию». А Гамлет, ослепленный суевериями, этого даже не заметил. Согласитесь, при таком прочтении, гамлетовское «Быть и не быть», или разговор с черепом Йорика (Alas, poor Yorick!) выглядят совершеннейшей банальностью: «Мы все умрем».
  
  А можно подойти к анализу пьесы и с третьей стороны как к аналогу даосской притчи «Император и бабочка»:

  Однажды императору снился сон, что он — бабочка, которая весело порхает с цветка на цветок, наслаждаясь своим полетом. Когда же император проснулся, он не мог понять, снилось ли ему, что он — бабочка, или бабочке снится, что она — император.

  Не сниться ли Гамлету, что он Фортинбрас, а Фортинбрасу, что он Гамлет? Не служит ли Фортинбрас – тенью Гамлета, а Гамлет – тенью Фортинбраса?...

  Кем же тогда абстрактный «человек» представляется автору Гамлета? – По крайней мере, как кажется, Шекспир совершенно не претендует на глубокие обобщения.  Скорее, он изобретет «ментальную иллюзию», в которой, в зависимости от препозиции и того, что ставится на первый план, можно увидеть как мудрого мстителя за отца Гамлета и благородного Фортинбраса, так и, напротив, деревенского дурака Гамлета и жестокого, но умного Фортинбраса, беспощадного мстителя за отца.

  … Как кажется, это не совсем то, о чем думал Рассел. В результате, философская ценность поставленного им вопроса о «гамлетовском человеке» оказывается просто нулевой. Этого человека не существует, это призрак, исчезающий при первом прикосновении разума.
  
  … Причина появления первых из поставленных вопросов: «Разделен ли мир на дух и материю, а если да, то что такое дух и что такое материя? Подчинен ли дух материи или он обладает независимыми способностями? Имеет ли вселенная какое либо единство или цель? Развивается ли вселенная по направлению к некоторой цели?» - в том числе, так называемой «философской проблемы человека», понимаемой в рамках телеологии как проблема «смысла жизни», состоит в том, что европейская философия – это дитя религиозной схоластики, лишь осложненная наследием древнегреческой философии и логики. Но это касается не только западноевропейского развития. Исламская мысль в лице таких ее замечательных представителей, как Ибн Рушд (он же Ибн Сина, он же Авиценна, он же Аверроэс) или аль-Фараби, двигались в значительной мере теми же путями, подхватывая и отчасти развивая идеи Демокрита, Платона, Аристотеля, причем они осознавали связь между философией и религией вполне определенно. Аверроэс прямо писал: «Философия - это спутница и молочная сестра религии».
  
  Религиозная схоластика - это своеобразная реакция интеллектуалов средневековья на изумлявшую их собственную способность составлять из слов предложения в соответствие с правилами языка, которые кажутся осмысленными, но не обязательно таковыми являются.

  Особенно способствовало развитию схоластики появление в III-V веках н.э. неоплатонизма, развивающего мистику, ритуальные попытки воздействовать на божества и пророчествование, а также принятие христианского единобожия, с его идеей единства божественных ипостасей (единства трех лиц бога), которая находит отражение во многих современных философских течениях.
  
  На «Совсем Востоке», в Индии, в Китае, не то чтобы совсем не выражалось своего отношения «к вечным вопросам». Выражалось, но иначе.
  
  Есть одно важное отличие западно-европейского и исламского подхода от восточных культов. Если в Западной Европе и на исламском Востоке религиозные сказки сочетались с попытками их лингвистического/понятийного и логического анализа и упорядочивания, восточные культы ограничивались религиозно-космогоническими сказками, а также установлением ad hock некоторых ритуальных форм поведения, призванных упорядочить жизни людей. Мысль о необходимости их анализа и обоснования, как кажется, вообще не приходила в голову восточного человека. Конфуцианство, буддизм, даосизм, синтоизм – это чистая мифология плюс ритуал, как способ жизни. Хотя часто говорят о «восточной философии», отсутствие в восточных культах интереса к их рационализации и аналитическому осмыслению вряд ли позволяет относить их в полной мере к категории философских систем.
  
  Отсюда ясна положительная историческая роль прежде всего европейской схоластики. Несмотря на то, что схоластика, иной раз, приводила к курьезам, вроде вычисления количества ангелов на острие иглы, европейская схоластика через развитие лингвистического анализа и логики продвигала европейскую мысль к прото-научному, а затем и научному подходу к освоению мира.
  
  Однако, освобождение философии от религиозной мифологии в конечном итоге привело к своего рода выведение "вечных вопросов" в область, скорее, языкозания, чем науки.  Как отмечает Карл Поппер в Предисловии к английскому изданию его "Логики и Роста Научного Знания"[1]:  "Философы-аналитики полагают, что или вообще не существует подлинных философских проблем, или что философские проблемы, если таковые все же есть, являются всего лишь проблемами лингвистического употребления или значения слов."
  
  Впрочем, Поппер не соглашается с таким выводом, и формулирует в качестве единственной значимой философской проблемы - это проблему "...познания мира, включая и нас самих (и наше знание) как часть этого мира".

  
  

  С таким определением спорить невозможно в силу его абсолютной всеохватности и полной неопределенности.  В реальности же, попытка конкретизации проблемы в очерченных Поппером рамках неизбежно выводит ее из области лингвистики (и, следовательно, схоластики) в разряд той или иной конкретной дисциплины: физики, биологии, обществоведения, или, скажем,  психологии, которая сама по мере конкретизации  превращается в нейропсихологию.

   

  Означает ли это, что не существует действительно общих, конкретных, вопросов, обладающих критическим значение для абсолютно всех областей знания? – Если такие вопросы существует именно их надо считать подлежащими анализу и решению.

   

  Я полагаю, что такие вопросы есть. Главный из них я бы обозначил, как Проблему Зенона. В исходном, «примитивном» варианте эта проблема изложена в апории Зенона «Летящая стрела»:

   

  Стрела летит через воздух. Если время дискретно, стрела соответствующие точки времени находится в разных положениях. При этом, «точка времени» определена как самый короткий момент возможного времени. По Зенону в любой данный момент стрела должна казаться неподвижной. Если бы это не было неподвижно, было бы два момента, тот, в котором стрела была в одном положении и том, в котором стрела была в другом положении. Это представляет проблему. Нет никакого другого способа определить момент, но если время составлено из многих моментов, и стрела не перемещается ни в одного из них, стрела не может переместиться через воздух вообще.

   

  
  

  ---

  [1] Popper K. (1925-1959) The logic of Scientific Discovery, First English edition published by Hutchinson &Co.