Летописец

• Опубликовал Никита Василько 13 августа 2019 г. - #  #Малороссия  - 1 446 просмотров

                   Самоил Величко – казак с гусиным пером  

   

  В 1670 году на Полтавщине, в семье малороссийского казака  Василия Величко появился на свет мальчик, названный при крещении Самоилом, на местном наречии Самойло («импортная» форма Самуил - от «Брокгауза и Ефрона»). Велички, как их "могучие и славные", по Пушкину, соседи Кочубеи, относились к так называемой казацкой старшине, по сути, – новой украинской аристократии (древняя давно ополячилась), мнившей себя "лыцарством". Не добившись ни мольбами, ни верным служением, ни "предупредительными" бунтами права на желанное шляхетство от высокомерных «крулей» польских, старшина, сменив сюзерена при Хмельницком, теми же испытанными приемами осаждала Кремль, ожидая царской капитуляции в главном для себя вопросе - признании за "лыцарством" дворянских привилегий.

   Насколько был состоятелен Василий Величко, родившийся в начале 40-х годов XVII века на задворках Речи Посполитой, но начавший службу уже под двуглавым орлом при Алексее Михайлович, неизвестно. Однако без прочного финансового фундамента не просто было одолеть служебную лестницу даже смышленому Самойле с высшим (по тем временам) образованием к завидным военным и административным должностям в Малороссии. Документы той эпохи свидетельствуют о прохождении наук Самоилом Величко в Киевской духовной академии, основанной Петром Могилой. Митрополит объединил в одну коллегию местную братскую и Печерско-монастырскую школы. Если учесть, что знаменитая Эллино-греческая академия, устроенная в Москве по киевскому образцу, открыла свои двери лишь полвека спустя, в 1687 году, альму-матер юного полтавчанина можно назвать первым из высших учебных заведений царства Российского в допетровское время. Хотя в стенах академии обучение строилось на основе средневековой религиозной схоластики и главной целью была подготовка духовенства, среди студентов-школяров, из поповичей, немало было детей  казацкой старшины, состоятельных мещан, купцов и дворян. В 5-годичных классах они изучали грамматику, риторику, поэтику, старославянский, греческий, латинский и польский языки, а в 2-годичных – философию. На вопрос, как овладевал науками Самойло, можно уверенно ответить: более чем успешно. Ведь, выйдя из академии, он свободно владел общерусским литературным языком, в его допустимой тогда украинской (точнее, полтавско-киевской) редакции, о чем свидетельствует его письменное наследство; по мнению современников – также польским и латинским. Более того, "краснодипломник" XVII века писал и говорил по-немецки, что программой обучения не предусматривалось. Таким образом, отпрыск казачьего рода получил классическое гуманитарное образование по меркам конца XVII века. Оно придало яркий колорит несомненным административным способностям, расширило кругозор будущего малороссийского чиновника до пределов доступного его касте окоёма, позволило верно оценить и определить такое понятие, как патриотизм, возвысило дух, воспитало чувства.

  В сражениях казачий сын не отмечен, саблей не размахивал. Полковничий чин, о котором говорили его потомки, ни один из просмотренных справочников не подтверждает. Правда, у наследников вплоть до 1931 года хранилась старинная печать с надписью по кругу «Полковник Войска Запорожского Величко». И было с ней связано устно имя – Самоил, но не искючено, что печать могла принадлежать Василию или кому-нибудь из близких, а Самоилу досталась по праву наследования. Если это так, «прямая линия» от полковника к ныне живущим потомкам лишь усложняется «зигзагами», но остается непрерывной. Достоверно известно, что юношей Самойло вступил в Запорожское войско (Кр. Лит. Энц., т. 1, 1962). Такая возможность могла появиться у него после выпуска из Академии, но до 1690 года, другой временной «щели» в биографии нет. Следовательно, в рядах неисправимой вольницы увлекающийся, романтически настроенный парубок из «реестровых» пробыл от силы года два. Вряд ли, едва достигнув двадцатилетнего возраста, он мог выслужить полковничий жезл. к Скорее всего, высокий чин Самоил Величко приобрел вместе с высокими должностями в управленческой сфере Малороссии.

   В возрасте 20-ти лет выпускник академии поступает на службу в Генеральную войсковую канцелярию, конкретно – к 50-летнему высокородному магнату Василию Леонтьевичу Кочубею, земляку и соседу Василия Величко. Оба Василия сверстники (старый Кочубей родился в 1640 году) и, показывает будущее Самоила, дружны. Эту дружбу последний получает как бы в наследство от отца и сохраняет, когда Диканька, родовая вотчина Кочубеев, перейдет в руки сына Василия Леонтьевича.

  В те времена Генеральная войсковая канцелярия была Правительством Малороссии, этой практически автономной части Государства Российского, эдаким местным Советом министров. Занимая в правительстве Левобережья пост Генерального писаря с 1687 по 1699 год, Василий Кочубей исполнял функции, присущие премьер-министру. Последующие девять лет до своей трагической смерти он занимает должность Генерального судьи. Здесь нет необходимости проводить параллель современному нам понятию.

  Таким образом, все долгие 18 лет, с 1690 по 1708 год, Самоил Величко находится рядом с высокородным Кочубеем. Подчиненный к начальнику очень близок, отмечают современники. Но патрон – убежденный недруг Мазепы, гетмана Малороссии. Не надо преувеличивать значение личной неприязни, связанной с легендой о дочери Василия Леонтьевича, якобы соблазненной седоусым развратником. Корни вражды – в политическом сознании двух неординарных личностей. Кочубей не приблизил бы к себе сына соседа, будь тот сторонником украинского сепаратизма. Вся деятельность Самоила Васильевича, административная, научная и литературная, свидетельствует, что «идеолог казацкой старшины и украинского шляхетства» (так в Сов. Ист. Энц., т. 3, 1963) был убежденным сторонником единства Руси. При том, относясь с пренебрежением к простому люду, идеализируя «казацко-русский народ», он пуще всех зол, грозящих со стороны Речи Посполитой, боялся возвращения в родной край крепостничества польского образца, который даже иезуит Скарга назвал «самым бесчеловечным в мире». Горячий патриот своей Малой Родины, он далек от никогда не утихавших в его среде антимосковских тенденций, он недруг поляков и шведов. Его герой – «второй Моисей», как называет Самоил Васильевич Богдана Хмельницкого.

   Рядом с Кочубеем еще один антимазеповец, их земляк, полковник Полтавского казацкого полка Иван Искра, сторонник Петра. Но только одному из этой троицы, Самоилу Величко, выпадает счастливый билет, когда Генеральный судья подписывает донесение царю об измене Гетмана, а командир Полтавского полка доставляет письмо по назначению. Царь необдуманно поверил коварному Мазепе. Подписант и гонец были выданы истинному изменнику и легли на плаху 14 июля 1708 года. 38-летний полковник Величко, по всей вероятности, руки к донесению не приложил и поэтому сохранил голову на плечах. Но близость к патрону оказалась достаточным поводом, чтобы удалить Самоила Васильевича из войсковой канцелярии. Словом, отправили на "незаслуженный отдых". Впрочем, неизвестно, как бы сложилась судьба опального, если бы торжество Мазепы осенью того же года не прервало запоздалое прозрение царя. Семьи невинно казненных были возвращены из ссылки, вступили во владение конфискованным было имуществом, а 27 июня 1709 года Петр встретился под Полтавой с королем Карлом, за спиной которого хоронился изменник с гетманской булавой. Знак казачьей власти перешел к Скоропадскому, а чем закончил клятвопреступник, известно.

  Однако Величко не вернулся в канцелярию, вообще отказался от "войсковой справы". В имении отца почему-то поселиться не пожелал. То ли старый Величко успел разориться, то ли ртов на отчий удел оказалось слишком много, то ли привязанность к памяти патрона пересилила все иные соображения. Самоил Васильевич воспользовался приглашением сына Василия Леонтьевича разделить с ним стол и кров в имении Кочубеев Диканька, через сто с лишним лет воспетом Пушкиным и Гоголем.

  Здесь, в мирной, цветущей, сытой стороне, которой более двухсот лет суждено не слышать грома орудий, Самоил Васильевич Величко будет заниматься литературным трудом, историографией и преподавательской деятельностью. О характере последней приходится только догадываться. В то время в Малороссии было немало школ  разных уровней, не только в городах, но и в отдельных селах. Некоторые из них, такие как харьковская, достигли уровня коллегиума. Школа во владениях Кочубеев оказалась скромнее, но и здесь отставной полковник мог делиться с пытливыми школярами знаниями, почерпнутыми в академии и доставшимися ему самообразованием. Что касается литературного труда, Самоил Величко, есть сведения, "был с веком наравне" – пробовал себя в прозе и поэзии. Правда, в том не преуспел: всё, созданное его беллетристическим пером, поросло травой забвения, сохранившийся перевод немецкой «Космографии», снабженный предисловием автобиографического содержания, остался в рукописи. А вот модный в его среде жанр летописания дал из-под его руки богатые всходы в виде пережившей три века "ЛЕТОПИСИ СОБЫТИЙ В ЮГО-ЗАПАДНОЙ РОССИИ В XVII ВЕКЕ". Так труд Диканьского хрониста  озаглавила Киевская комиссия для разбора древних актов, издавая его в четырех томах (1848-1864 гг). Для издания использовались списки Погодина из Императорской СПб публичной библиотеки и Студиенко (Полетики), хранившиеся в Библиотеке университета Св. Владимира (Киев). Надо сказать, списки эти содержали много дефектов. К 20 веку найдены более качественные, но будет ли в обозримом времени опубликована «Летопись», сомневаюсь. Сам автор (насколько можно верить переписчикам) хронику озаглавил «Сказание о войне козацкой з поляками, чрез Зеновия Богдана Хмелницкого, гетмана войск запорожских, в осми летех точившойся…» (название приведено не полностью).

   Выпускник Киевской академии, служа в канцелярии, имел доступ к архивам войскового ведомства, лицом к лицу сталкивался в окружении Генерального писаря и Генерального судьи с первыми лицами Малороссии, творившими историю не только края. Через его неутомитмые руки, насыщая емкий ум, прошли возы писем, актов, грамот, универсалов, произведений прозаических и стихотворных (историческое значение их он сильно преувеличивал), сочиненных на Украине и за границей;  рукописные и печатные польские хроники, произведения немецкого историка Пуффендорфа, «Синопсис» Гизеля, церковная литература (к примеру, «Скарбница» Голятовского), малороссийские «реестрики», казацкая хроника, «Диариуш» Зорки, писанный в Переяслове в 1636 году...

  Величко не проверяет, не сопоставляет различные документальные источники, не отвергает явно подложные. Все идет в дело! «Чого в одном источнике не обрелося, тое з другого дополнилем», - объясняет он свой метод работы с материалом. Кроме того, хронист закрепляет на бумаге личные воспоминания, чужие рассказы. Когда при отсутствии фактов даже фантазия бессильна (как при описании нападения татар на Львов в 1670 году), поэт-летописец вдохновляется подходящими случаю страницами «Освобожденного Иерусалима» Тассо. Яркое его воображение любой рассказ способно разукрасить до потери сходства с реальным фактом. В укор автору «Летописи» (или «Сказания») можно поставить засоренность «канцеляризмами» (неизлечимая болезнь профессионального канцеляриста) в целом книжного, хотя и велеречивого, витиеватого языка, перенасыщенность повествования псевдо-казацкой речью (вот еще  одно подтверждение недолгого пребывания юного Самойла в обществе сечевиков). Однако художественное изложение хроники, незатейливый, всегда к месту, юмор придают особую прелесть объемному труду, как справедливо замечено в «ЭС» Брокгауза и Ефрона (Биографии, т. 3, репринт. изд., 1993). Подкупает читателя и горячая любовь к родине, которой проникнут этот рукотворный плод творческой жизни казака с гусиным пером.

   Приступая к летописанию, он начал отсчет не с того, дня, когда открыл тетрадь на первой, еще чистой странице, а со времени дедовского, где остались следы легендарного уже гетмана Сагайдачного, колебавшегося между выбором: пограбить ли вместе с поляками москалей, или вместе с последними погулять с саблей по Польше.

  Раньше летописи были делом чернецов. Величко нарушил эту традицию. «Летопись» сочетает погодную форму классической хроники с характером научного произведения, в котором излагается история Малой Руси в связи с историей соседей – великороссов, молдаван, подданных польской короны. Автор был  усидчив, доверчив и тороплив. В нем компилятор взял верх над сомневающимся, вдумчивым, сопоставляющим факты ученым. Он переносит на чистые листы бумаги тексты документов, рассказы очевидцев и откровенных вралей и многое из того, что хранила его бездонная, но, увы, отнюдь не зеркальная память. Он не безгрешен в фактах и датах, именах, оценках событий. Но уж лучше кривое зеркало, чем его мелкие, рассеянные по свету осколки. Большинство официальных документов и записок современников эпохи дошло до нас только в "Летописи" Величко, что делает его труд, весьма объемный, воистину бесценным, придает ему значение исторического источника, выгодно отличающегося от других "летописей" и "историй" падких на чернильные воспоминания полковников малороссийского казачества.

  Записки Величко  (предполагают исследователи его творчества) обрываются на 20-х годах столетия, "когда Россия молодая, в бореньях силы напрягая, мужала с гением Петра". Однако самый полный из известных списков доводит события только до 1700 года. В последний раз имя автора упоминается в документах эпохи под 1728 годом, в октябре. Малороссия, пережив и царя-преобразователя, и его коронованную супругу (от имени которой правил всесильный "птенец гнезда Петрова" – разоритель Батурина, смертельный враг Мазепы), и гетмана Скоропадского похоронив, управляется то ли из Москвы, то ли из Санкт-Петербурга (трудно понять!) Малороссийской коллегией, переживая, томясь со всей Россией, царствование несчастного мальчика, тоже Петра и тоже Алексеевича. А в забытой Богом Диканьке на чужих дружественных хлебах клонится к незаметному закату казачий аристократ и помещик, но не дворянин, выпускник Киевско-Могилянской академии, отставной чиновник высокого ранга, единомышленник Василия Леонтьевича Кочубея, врага преступного Мазепы, забытый в незаслуженной отставке один из последних летописцев, народный учитель Самойло Величко.

  Императрица-немка оказалась мудрее своих русских и полу-русских предшественников на троне. Она поняла, в чем суть регионального патриотизма степных "лыцарей", и широко раскрыла двери в вожделенные дворянские угодья для верхнего социального слоя малороссов. Многотысячную очередь «реестрового» потомства на Левобережье за шляхетские привилегии она одним указом превратила в дворянское сословие империи, увеличив высший класс  сразу на одну треть (притом, как правило, намного более богатую, чем две трети столбовых дворян из великороссов и крещённых татар); активную, упорную в достижении целей, не гнушающуюся неаристократических способов добывания денег – ростовщичества, промысла, др. Современники свидетельствуют, что в 80-е годы ХУШ века весь еврейский Бердычев денно и нощно, демонстрируя чудеса изобретательности, трудился над составлением "подлинных родословных" для заказчиков – не только панов полковников и сотников, но и для наиболее пронырливых лиц из окружения старшины.

  Так одни из потомков Самоила Величко превратились в российских дворян. Другие (вероятно, еще до указа Екатерины) пополнили ряды белого духовенства. Некоторые, затворяясь в монастырях, давали  Православной Церкви иерархов. Род «казацко-русского» писателя все больше дробился, обзаводился новыми фамилиями. Сразу после знаменитого автора "Летописи"  теряется возможность видеть отдельные лица, слышать отдельные имена. Сколько их было? До меня лишь доносится имя СЕРГЕЯ СОКУРОВА-ВЕЛИЧКО…