Интеллигенция. Происхожение и начальные значения сего слова

• Опубликовал Ким Сушичев 17 декабря 2018 г. - #интеллигенция  #слова  #интеллигент  #происхожение  #значения  #заимствования  - 3 462 просмотра

  Интеллигенция/интеллигентность - (первичные значения) пытливость, любопытство (потребность в знании), разсудочность, разсудительность, розумность, смекалистость, смышлёность, сообразительность, осмысленность, розумение, понимание, понятливость (способность к пониманию), деятельность разсудка, розумное постижение действительности, познавательная сила, духовные силы, умственное образование, мыслительная сила, степень мыслительной силы, развитость душевных способностей, умственная одарённость, знание, умение, умельничество, розум, разсудок, сознание; розумный дух, высшее сознание, высшее состояние человека как умного существа, свободного от всякой грубого, телесного вещества, безсмертного и неощутительно могущего влиять и действовать на все вещи; светскость, просвещённость, вежесть, вежливость, учтивость, любезность, обходительность, передупередительность, совестливость, впечаллительность; межеумие, двоеумие, двурозумие.
  
  Интеллигенция (вторичные значения) - розумные, разсудительные, смышлёные, сообразительные, понятливые, понимающие, пытливые (любопытные), знающие, сведущие люди; мыслящие люди, осмысленные люди, с развитыми душевными способностями, умственно одарённые люди; передставители образованной народчины (демократии); образованные люди, как правило, получившие высшее образование, розумная, образованная, умственно развитая часть общества, «общественный слой роботников умственного труда, образованных людей, умственное движение; светскость, просвещённость, вежесть, вежливость, учтивость, любезность, обходительность, передупередительность, совестливость, впечатлительность.
  
  Интеллигент - пытливец, любопытник, знаток, знаец, знавалец, знайка, умник, розумник, разсудник, разсудочник, смекальщик, соображальщик, понятник, понимальщик, умственник, умовщик, вольнодумец, вольнодумщик, любезник, учтивец, совестник.
  
  Интеллигенция 
  лат. intelligentia, от inter, межу, и legere, выбирать. Собственно значит: духовные силы и умственное образование; в переносном смысле: образованная, умственно развитая часть общества. 
  «Объяснение 25000 иностранных слов, вошедших в употребление в русский язык, с означением их корней». Михельсон А.Д., 1865. 
  
  Интеллигенция 
  лат. intelligentia «1) понимание, разсудок, познавательная сила; знание; 2) умение, умельничество (искусство)». Заимств. из польск. intelligencja «понятливость, смышлёность» (Шан., VIII, 94). Впервые приводится в Сл. Толля, прил. в значении «мыслительная сила, степень мыслительной силы» (Сорокин, 144). 
  
  Как отмечает В.В. Виноградов, в собирательном значении «розумная, образованная, умственно развития часть жителей» (Сл. Даля 2, II, 46) слово !интеллигенция закрепилось сначала в польском, а не в русском языке. Поэтому его следует считать заимствованием из польского языка-источника (Виноградов, 1965, 111-113). Однако переосмысление понятия !интеллигенция как общественного слоя произошло на русской почве: «общественный слой роботников умственного труда, образованных людей» (Сл.Ушак., I, 1215). Именно в этом значении слово !интеллигенция проникло в западноевропейские языки. 
  
  ║ Интеллигент. Образовано способом усечения основы прил. от лат. intellegens, род.п. intellegentis «сведущий, понимающий, знающий» (Сл.Даля3, II, 108).
  ║ Интеллигентный. Образовано при помощи приб. -н- от основы сущ. со звуковным чередованием |ц|-|т| (Сл.Даля3, I, 108).
  ║ Интеллигентский. Образовано от сущ. !интеллигент приб. -ск- (Сл.Ушак., I, 1214).
  ║ Интеллигентность. Обусловл. прил., образовано при помощи приб. -ость (Сл.Ушак., I, 1214).
  ║ Интеллигентно. Образовано от прил. приб. -о (БАС, V, 389). 
  Историко-этимологический словарь латинских заимствований.
  
  Интеллиге́нция
  [от лат. intelligentia «понимание»; см. Ушаков. — Т.].
  Словник Фасмера.
  
  Интеллиге́нция.
  Слово это связано с латинским «интэ́ллиго» — «я понимаю, розумею». Этого же происхожения «интеллект» и производные от него. Занятно: хотя слово это построено у нас на не нашей основе, его значение стало чисто русским; в других западноевропейских языках это понятие выражается другими словами, а слово «intelligentia» во французском языке, например, является заимствованием из русского. 
  Словник Успенского. 
  
  Интеллиге́нция. 
  Польское — intelligentia (сообразительность, понятливость). 
  Латинское — intelligentia (понимание). 
  Слово появилось в русском языке в первой трети XIX в., оно было заимствовано из польского, однако с менённым значением. Если в польском языке !интеллигентом называли человека сообразительного, то на Руси это «образованный человек, как правило, получивший высшее образование». К !интеллигенции относят деятелей науки и культуры, переподавателей, врачей. Производные: интеллигент, интеллигентный, интеллигентность. 
  Словник Семёнова. 
  
  Интеллиге́нция. 
  В соверем. значении — искон. Выникло в середине XIX в. на основе заимств. из польск. яз. сущ. intelligentia «сообразительность, понятливость, ум» < лат. intelligentia, приб. производного от intellegere (см. интеллект). Зачинателем нового употеребления сущ. !интеллигенция считают П. Д. Боборыкина. В других яз. — из русского. 
  Словник Шанского, Бобровой.
  
  Интеллигенция
  В рус., а затем и западноевроп. мысли это слово быстро вытеснило понятие отрицатель (нигилист), введённое И. С. Тургеневым, и понятие мыслящие робочие (образованные робочие), вестное по статьям Писарева.
  Русская Философия. Энциклопедия.
  
  Интеллигенция
  У слова !интеллигенция и смежных с ним есть своя быль. Очень упрощённо говоря, его значение прошло три ступени. Сперва оно означало «люди с умом» (происходно), потом «люди с совестью» (их-то мы обычно и подразумеваем в обсуждениях), потом просто «очень хорошие люди».

  
  Понятие «интеллигенция» в русском языке, в русском сознании любопытным образом эволюционирует: сперва это «служба ума», потом «служба совести» и, наконец, если можно так сказать, «служба воспитанности». Это может показаться вырожением, но это не так. Службу воспитанности тоже не нужно недооценивать: у неё бологородные предки. Для того, что мы называем «интеллигентностью», «культурностью», в XVIII в. созначником была «светскость», в середние века — «вежество», вежливость, учтивость, любезность, обходительность, оборачивание, передупередительность, бологородство (куртуазия), в деревности — "humanitas", причём опеределялась эта "humanitas" на первый взгляд наивно, а по сути очень глубоко: во-первых, это розум, а во-вторых, умение держать себя в обществе. Особенность человека — розумность в отношении к природе и "humanitas" в отношении к опчеству, т. е. осознанная готовность заботиться не только о себе, но и о других. На "humanitas", на умении достойного опчения межу равными держится все общество. Не случайно потом на основе этого — в конечном счёте бытового — понятия развилось такое вышенное понятие, как «человечничество (гуманизм)».
  Михаил Гаспаров. Интеллектуалы, интеллигенты, интеллигентность. Оп. в сб.: Российская интеллигенция: история и судьба. М.: Наука, 1999.
  
  Интеллигенция
  (от лат. intelligens – знаю­щий, по­ни­маю­щий). По­ня­тие бы­ло впер­вые ис­поль­зо­ва­но Ци­це­ро­ном, ко­ий счи­тал !ин­тел­ли­ген­ци­ей перед­ста­ви­те­лей «об­ра­зо­ван­ной де­мо­кра­тии». В рус. книж. слово «И.» с са­мо­го по­яв­ле­ния в 1860-х гг. несло в се­бе не­ко­то­рую смы­сло­вую не­опе­ре­де­лён­ность. Сло­жи­лось по мень­шей ме­ре три его тол­ко­ва­ния. В ши­ро­ком смыс­ле под И. по­ни­ма­ют­ся, с од­ной сто­ро­ны, ли­ца лю­бых опчествен­ных сло­ёв и ремёсел, жи­ву­щие духовными нужда­ми и со­став­ляю­щие устойную (куль­тур­ную) сере­ду об­ще­ст­ва, а с дру­гой – опчественный слой, ко­ий оди­ня­ет лю­дей, ремесленно за­ни­маю­щих­ся духовным тру­дом и уметным (ху­дожественным) твор­че­ст­вом и по­лучаю­щих до­ход от этой дея­тель­но­сти. На­ря­ду с ши­ро­ким зна­че­ни­ем слово «И.» по­лу­чи­ло раз­ви­тие и уз­кое его тол­ко­ва­ние, по­зво­ляю­щее го­во­рить об И. как о собственно рус. яв­ле­нии, не имею­щем подобий в других сторо­нах. В этом смыс­ле И. име­ну­ет­ся лишь часть об­ра­зо­ван­но­го слоя об­ще­ст­ва, бе­ру­щая на се­бя обязанности вы­ра­зи­те­льницы нужд на­ро­да, соискующая на звание его ду­хов­но­го пас­туха и перед­ста­ви­те­ля пе­ред волО­стью. В зап. обыке нет по­ня­тия И., его ча­стич­но за­ме­ня­ет по­ня­тие «ин­тел­лек­туа­лы». 
  Меметов В. С., Расторгуев В. Н. Интеллигенция // Большая российская энциклопедия. Т. 11. — М., 2008.
  
  Интеллигенция
  Как же в действительности выникло это поистине "судьбоносное" слово? Статья Полларда, основанная на тщательном просмотре русской печати 1860-х годов, отвечает на этот вопрос. Слово "интеллигенция", в его совеременном значении, вошло в устное оборачивание в начале этого десятилетия, имело хожение в повседневной речи, а в книжность его ввели в 1868 году, независимо, три выдающихся русских насущника (публициста): Николай Васильевич Шелгунов (1824-1891), Петр Никитич Ткачев (1844-1885) и Николай Константинович Михайловский (1842-1904).
  
  Все соголосны с тем, что русская !интеллигенция погибла, что её - как сознательной опчественной купы - больше нет. Вместо неё после переворота образовался общественный слой, называвшийся "советской интеллигенцией". Советской волОсти уже нет, но выданные ею свидетельства остались, и чиновники ими весьма дорожат. И всё же, передставление об "интеллигентности", об "интеллигентном поведении" все ещё живо в нашем опчестве, оно каким-то образом отделилось от казённого слова "интеллигенция". Внешним признаком "интеллигентности" является правильная речь, свободное володение словом, замечательным образом выражающее то трудно опеределимое качество человека, кое описывается как "внутренняя свобода". Обычно нам приходится сталкиваться - при любом условном образовании говорящего - с неуклюжей, спотыкающейся речью малознающего человека, выдающей несамостоятельность его мышления, скованность его воображения, то есть его внутреннюю несвободу. Более глубокое выражение "интеллигентности" передаётся очень русским словом "совестливость". К счастью, это свойство всё ещё понимают и ценят на Руси. Теперь оно проявляется в простых житейских делах, но когда-то оно пронизывало всю личность !интеллигентного человека, опеределяло его сознательное поведение. И замечательно, что до сих пор совестливость связывается с этим иносторонним, но навсегда обрусевшим словом "интеллигентность". Несомненно, это основное содержание я!интеллигентного сознания всё ещё живо в нашей стороне.
  
  По статье Алана Полларда. Происхождение слова "интеллигенция" и его производных. По статье Алана Полларда. "Русская интеллигенция: душа России".
  
  Интеллигенция
  Слово intelligentia принадлежит еще лекальной, цицероновской латыни; оно значило в ней «понимание», «способность к пониманию». За две тысячи лет оно по­меняло в европейской латыни много оттенков, но сохоронило общий смысл: В. Тредиаковский передлагает для него слово «розумность». В русский язык оно вошло именно в своём происходном смысле.

  
  Примеров такого — !интеллектуалистического — значения слова интеллигенция и остальных в этом сборнике приведено немало. Я хотел бы добавить ещё один, маловестный, — из введения к невыпущенной «Методологии точного литературоведения» Б. И. Ярхо (1889—1942): «Наука проистекает из потребности в знании, и цель ее (основная и первичная) есть удовлетворение этой потребности... Вышеозначенная потребность свойственна человеку так же, как потребность в размножении рода: не удовлетворивши ее, человек физически не погибает, но страдает порой чрезвычайно интенсивно. Потребностью этой люди одарены в разной мере (так же, как, напр., сексуальным темпераментом), и этой мерой измеряется степень «интеллигентности». Человек интеллигентный не есть субъект, много знающий, а только обладающий жаждой знания выше средней нормы» (см.: Контекст — 1983. М.: Наука, 1984. С. 205).
  Михаил Гаспаров. Интеллектуалы, интеллигенты, интеллигентность. Оп. в сб.: Российская интеллигенция: история и судьба. М.: Наука, 1999.
  
  Интеллигенция 
  Слово !интеллигенция в значении, близком к совеременному, появляется в русском книжном языке 60-х годов XIX столетия. В. И. Даль помещает это слово во втором выпуске «Толкового словаря», объясняя его таким образом: «розумная, образованная, умственно развитая часть жителей» (см. сл. Даля 1881, 2, с. 46). Слово !интеллигенция не указано не только в первом выпуске словника Даля 1861—1868 г., но и в «Настольном словаре» под прав. Ф. Толля 1864 г. и в «Объяснительном словаре» Бурдона 1865 г.). Прилагательного !интеллигентный Даль не указывает. Очевидно, оно в 60—70-х годах ещё не получило особенно широкого разпространения. Слово !интеллигент также Далем не отмечено. Есть основания передполагать, что слово !интеллигент укрепилось в русском языке ещё позднее, чем прилагательное !интеллигентный, и во всяком случае не ранее 70—80-х годов. 
  
  В 1890 г. Ив. М. Желтов в заметке «Иноязычие в русском языке» писал: «Помимо безчисленных гологолов иноземного происхожения с окончанием -ировать, наводнивших нашу поверемённую печать, особенно одолели и до тошноты опротивели слова: интеллигенция, интеллигентный и даже чудовищное имя существительное — интеллигент, как будто что-то особенно высокое и недосягаемое. ... Случается даже встречать сельская интеллигенция... В вестном смысле, впрочем, эти выражения обозначают действительно понятия новые, ибо интеллигенции и интеллигентов у нас переже не бывало. У нас были ”люди учёные“, затем ”люди образованные“, наконец, хотя и ”не учёные“ и ”не образованные“, но всё-таки ”умные“. Интеллигенция же и интеллигент не означают ни того, ни другого, ни третьего. Всякий недоучка, нахватавшийся новых оборотов и слов, зачастую даже и круглый дурак, затвердивший такие выражения, считается у нас интеллигентом, а совокупность их интеллигенцией» 104. 
  
  И. С. Тургенев вкладывает слово !интеллигенция в уста !интеллигента в «Странной истории» (1869) и сопровожает его пояснениями повествователя. Видно, что в разговорной речи слово !интеллигенция тогда было ещё новинкой: «”Послезавтра в дворянском собрании большой бал. Советую съездить: здесь не без красавиц. Ну и всю нашу интеллигенцию вы увидите“. Мой знакомый, как человек, некогда обучавшийся в вузе, любил употереблять выражения учёные. Он произносил их с насмешкой, но и с почтением». Насмешливо отмечено разхожее слово !интеллигенция в «Литературном вечере» И. А. Гончарова (1877): «Возьмешь книгу или газету — и не знаешь, русскую или иностранную грамоту читаешь! объективный, субъективный, эксплуатация, инспирация, конкуренция, интеллигенция — так и погоняют одно другое». 
  
  С 60-х годов начинает разпространяться и прилагательное !интеллигентный в значении `осмысленный, с развитым интеллектом'. У В. П. Боткина в письме И. С. Тургеневу (от 6 июня 1863 г.): «Великая перемена совершилась в русском обществе — даже физиономии менились, — и особенно менились физиономии солдат — передставь — человечески интеллигентными сделались» (Боткин, Тургенев, с. 177). В очерке Тургенева «Пегас» (1871): «Собака стала болезненнее, нервознее, её годы сокоротились; но она стала интеллигентнее, впечатлительнее и сообразительнее; её кругозор разширился». 
  
  До 60-х годовXIX в. слово !интеллигенция употереблялось в значении `розумность, сознание, деятельность разсудка'. Слово розумность для перевода лат. intelligentia было передложено В. К. Тредьяковским ещё в 30-х годах XVIII в. По-видимому, употеребление слова !интеллигенция в русском книжном языке со значением `розумное постижение действительности' укрепилось в мудрическом (философском) словии 20—30-х годов XIX в. Проф. А. Галич в своём «Опыте философского словаря» так объясняет слово !интеллигенция: «Интеллигенция, розумный дух» (ч. 2, с. 321). Позднее Н. П. Огарёв в письме (1850 г.) к Грановскому пишет: «Какой-то субъект с гигантской интеллигенцией разсказал, что жена моя говорит, что вы — друзья мои — меня разорили! И вместо того, чтобы оборотиться ко мне с запросом (если уж духа не хватало разсердиться на клевету), вместо того обвиненье субъекта с гигантской интеллигенцией было принято за аксиому» (Черняк, с. 163; см. также Русские пропилеи, с. 113 и 126). В статье «Критика философских предубеждений против общинного владения» (1858 г.) Чернышевский разпространил слова Ламарка animalia intelligentia, противопоставлявшиеся словам — animalia articulata (Чернышевский 1950, 5, с. 366). 
  
  В Дневнике В. Ф. Одоевского: «Милютин говорит: поляки в продолжение 40 и более лет смотрели на нас, как на медведя, правда — но с коим человек, одарённый умом (т. е. поляк), всегда может справиться посередством своей интеллигенции. Надобно их уверить, что и москаль не лишён интеллигенции» (1865) (Лит. наследство, вып. 22—24, с. 198). Ср. в статье В. Храневича: «Ф. М. Достоевский по воспоминаниям ссыльного поляка» о 50—60-х годах XIX в.: «Нужно иметь в виду, что слова интеллигенция, интеллигент, интеллигентный ещё не вошли тогда в обиход русской книжности, и потому Достоевский (в «Записках из Мёртвого дома». — В. В.) по необходимости пользовался общеупотеребительным, всем понятным словом дворянин, тем более, что в то веремя слова дворянин и человек образованный были почти синонимы» (Русск. старина, 1910, март, с. 608). 
  
  Слово !интеллигенция в собирательном значении "общественный слой образованных людей, людей умственного труда" в польском языке укрепилось раньше, чем в русском (ср. франц. intellectuels). Поэтому есть мнение, что в новом значении это слово попало в русский язык из польского. Так, Б. Маркевич в своих мемуарных очерках «Из прожитых дней» (3. На юге в сороковых годах) писал: «Но умственное движение... сказывалось уже весьма заметно в мыслящих центрах России, особенно в Москве, где духовная жизнь, благодаря... благотворному влиянию тогдашнего университета и той дворянской, образованной и независимой по средствам и духу среде, в которой слагалась тогда её интеллигенция (употребляю здесь термин, тогда ещё не выдуманный, или, вернее, не заимствованный еще тогда русскою печатью у польской)...» (Маркевич 1912, 11, с. 393). Михельсон также признавал слово !интеллигенция заимствованием из польского. Устный обычай связывает первое употеребление слова !интеллигенция в языке уметной (художественной) книжности с именем П. Д. Боборыкина. У Салтыкова-Щедрина в «Пошехонских рассказах»: «Многие полагают, что принадлежность к интеллигенции, как смехотворно называют у нас всякого не окончившего курс недоумка, обеспечивает от исследования, но это теория несправедливая» (Салтыков-Щедрин 1973, с. 144). У Маркевича в романе «Бездна»: «У вас в Петербурге интеллигенция; mein Liebchen, was willst du noch mehr?» (Маркевич, 9, с. 151). У Г. И. Успенского в очерке «Бог грехам терпит. VII. Деревенская молодёжь»: «...пора... дать дорогу — не скажу уже готовой, ”настоящей“ интеллигенции, а хотя тем вопросам общественного болога, кои могут образовать эту настоящую интеллигенцию. Да, ещё ”образовать“ её надобно — так она слаба, не уверена в себе, во всех тех видах, кои доступны ей в настоящем» (Успенский Г. 1950, 7, с. 424). 
  
  Ср. в статье В. Вересаева «О Качалове»: «Наша русская интеллигенция, настолько характерная, что дала иностранным языкам специфическое слово intelligentsia (в транскрипции русского слова)...» (Вересаев В. В. О Качалове // «Лит. газета» 1945, № 7 от 10 февраля). 
  
  Выложено в сборнике «Этимология. Принципы реконструкции и методика исследования» (М., 1964) вместе со статьями «Начитанный, начитанность»; «Переживание»; «Пресловутый»;«Истошный [голос]»;«Дотошный» под общим названием «Историко-этимологические заметки. II». 
  
  В сохороннике сохоронилась неполная рукопись статьи (8 листков пожелтевшей листины (бумаги) разного размера; листки прочислены, страница 4 отсутствует). К рукописи приложены три листочка, написанные сочинителем. Примеры и замечания, имеющиеся в листочка, но отсутствующие в выпуске, здесь внесены в словие. 
  
  Слово !интеллигенция неоднократно упоминается в разных роботах В. В. Виноградова. Так, описывая развитие русского языка во второй половине XIX века, В. В. Виноградов пишет: «Понятно, что в результате этого влияния научной и журнально-публицистической речи на общелитературный язык в нем сильно расширяется запас интернациональной лексики и терминологии. Например, получают право гражданства такие слова: агитировать, интеллигенция, интеллектуальный, консервативный, максимальный, минимальный, прогресс, рационализировать, коммунизм, интернационал, культура, цивилизация, реальный, индивидуальный, радикал и мн. др.» (Основные этапы истории русского языка // Виноградов. Избр. тр.: История русск. лит. яз., с. 59). 
  
  В «Очерках» в голове Х «Расширение и углубление национально-демократических основ русского литературного языка. Процесс образования системы стилей русской научной и публицистической речи» В. В. Виноградов, отмечая появление в языке большого количества иноязычных слов, останавливается на проявлении отрицательного к ним отношения. Так «пуристически настроенный творец книжки: ”Неправильности в современном разговорном, письменном и книжном русском языке“ (некто Н. Г.), жалуется, что чистота языка ”крайне исказилась введением в него множества иноязычных, переимущественно французских слов и выражений“». «В качестве недавно введённых ”неправильных галлицизмов“ отмечены такие слова: игнорировать (14) (ср. в «Свистке» № 4, 1859: До сих пор солидные люди нас знать не хотели или, говоря любимым словом некоторых учёных, игнорировали), инерция, интеллигенция, интеллигентный (в смысле высоко образованного рода людей) (14), интеллектуальный (14) ...». К слову !интеллигенция в «Очерках» дана сноска, где приводится тот же пример из повести Тургенева «Странная история» (1869), коий вошёл в приводимую здесь статью, а также замечание о том, что «принято приписывать изобретение слова интеллигенция П. Д. Боборыкину...». «Славянофильски настроенный пурист и консерватор Платон Лукашевич писал в своей книге ”Мнимый индо-германский мир, или истинное начало и образование языков немецкого, английского, французского и других западноевропейских“ (Киев 1873): ”Мы смеялись некогда над иностранными словами, введёнными в наш язык в первой половине XVIII века: ассамблея, элоквенция, баталия; что же они значат против нынешних: инициатива, культура, интеллигенция, прогресс, гуманность, цивилизация, сеанс, сезон, факт, эффект, результат, объект, субъект, рутина, реальный, нормальный, актуальный, социальный, популярный, национальный, индивидуальный, элементарный, словом сказать, что значат прежние иностранные слова против всего французского словаря, введенного в наш язык?..“». 
  
  В книге «Проблема авторства и теория стилей» В. В. Виноградов отмечает, что слово !интеллигенция относится к числу слов, употереблявшихся в языке масонской книжности второй половины XVIII века; «...часто встречается в рукописном наследии масона Шварца слово интеллигенция. Им обозначается здесь высшее состояние человека как умного существа, свободного от всякой грубой, телесной материи, безсмертного и неощутительно могущего влиять и действовать на все вещи. Позднее этим словом в общем значении — `розумность, высшее сознание' — воспользовался А. Галич в своем духословном (идеалистическом) мудрическом передставлении. Слово !интеллигенция в этом значении употереблялось В. Ф. Одоевским» (Виноградов. Проблема авторства, с. 299). 
  
  В книге «Великий русский язык» В. В. Виноградов помещает слово !интеллигенция середи многочисленных заимствований. «Особенно интенсивны, — подчеркивает Виноградов, — процессы освоения интернациональной и отвлеченной лексики (экспансивный, эмоция, идеализм, реализм, социализм, интеллект, интеллигенция, интеллектуальный, юмор, пролетарий, гуманизм, гуманность и т. д.)» (Виноградов. Великий русск. яз., с. 137). — В. П. 
  
  104 Желтов Ив. М. Иноязычие в русском языке // Фил. зап., вып. 4—5. Воронеж, 1890. С. 2, 3. 
  В. В. Виноградов. История слов, 2010.
  
  Интеллигенция
  Слово появилось в русском языке в 60-е годы XIX в. и было созначно выражениям «мыслящий человек», «мыслящие люди».
  «Словарь иностранных слов». Комлев Н.Г., 2006.
  
  Интеллигенция
  На Западе более разпространёно слово «интеллектуалы», употеребляемое и как созначник !интеллигенции. !Интеллигенция неоднородна по своему составу. Передпосылкой появления !интеллигенции было разделение труда на умственный и телесный. Зародившись в деревнегреском и середневековых опчествах, получила значительное развитие в промышленном и послепромышленном опчествах.
  Политическая наука: Словарь-справочник.

  
  

  Интеллигенция

  «часть народа или сонарода (нации), стремящаяся к самостоятельному мышлению».

  Оксфордский словарь.

  
  

  Интеллигенция

  Происходно понятие И. является чисто культурологическим и означает прежде всего круг людей культуры, т.е. тех, чьими знаниями и усилиями создаются и поддерживаются ценности, нормы и традиции культуры. Не утрачивается до конца в понятии И. и его изначальный смысл, заключенный в латинском термине: понимание, знание, познавательная сила, — именно эти свойства, присущие определенной категории людей, оказываются определяющими их деятельность, ведущими в их общественном значении и социокультурном статусе.

   

  Понятие И. по своему происхождению является категорией русской культуры, и в большинстве европ. яз. (фр., нем., англ. и др.) пришло из России в 19 в. Определенным аналогом рус. слова И. (но без значения собирательности) в западноевроп. культуре стал термин intellectuals ("интеллектуалы"), и попытки зап. деятелей культуры (напр., Бальзака) ввести в обиход слова, по-франц. наиболее адекватные будущему рус. И. (intelligentiels, intelligence), так и не прижились. Но для того чтобы понять специфически рус. смысл собирательного понятия И., важно понять его исходную семантику. Во вт. четв. 18 в. В. К. Тредиаковский переводил лат. слово intelligentia как "разумность"; проф. Петерб. ун-та А.И. Галич в "Опыте философского словаря" (1819) объяснял понятие И. в шеллингианском духе как "разумный дух" и "высшее сознание". В аналогичном, филос. смысле употребляли слово И. в 1850-60-е гг. Н.П. Огарев, Н.Г. Чернышевский, кн. В.Ф. Одоевский, кн. П.А. Вяземский и др.

   

  Традиция подобного словоупотребления сохранилась в отечеств. элитарно-интеллектуальной среде надолго: еще в 1920-е гг. А.Ф. Лосев обращался к понятию И. в его отвлеченно-филос. значении. Так, в "Диалектике художественной формы" (1927), определяя "феноменолого-диалектическую природу сознания", он опирался на дефиницию: "Сознание, интеллигенция есть соотнесенность смысла с самим собой", и далее "Смысл сам в себе производит различение, отождествление и т.д. Он — для себя то, что он есть вообще". И. в лосевском смысле — это "самосоотнесенность, самосозерцательность, адекватная самоданность" смысла (Лосев А.Ф. Форма. Стиль. Выражение. М., 1995. С. 22). А.Ф. Лосев до конца своих дней продолжал использовать понятие И. в значении "совокупность познаваемых идей" (напр., у Филона Александрийского, Плотина). Характеризуя философию Платона во втором томе своей фундаментальной "Истории античной эстетики" ("Софисты. Сократ. Платон". М., 1969), Лосев специально оговаривал специфич. смысл используемого им понятия И.: "Средневековый термин "И." является, конечно, неудобным и употребляется нами только за неимением другого, лучшего. Он обозначает собою то родовое понятие, видами к-рого являются сознание, самопознание и мышление вместе с соотнесенными с ними адекватными предметами". А далее Лосев подчеркивал, что "центральными и важнейшими категориями И." являются (в платоновском "Филебе", представляющем собой, по Лосеву, теорию И.) "разумность и удовольствие", диалектически взаимосвязанные между собой.

   

  Т.о., И. — это единство сознания и сознаваемых предметов, мышления и мыслимого содержания, разумного мироустройства и чистой духовности, получающей умственное и эстетич. удовольствие как от познания разумности мира, так и самосознания. Сохранение этого отвлеченно-филос. (неоплатонического) смысла в слове И. показательно для русской (а не античной или западноевропейской) культуры. Так, в русском словоупотреблении Нового времени сложилось и закрепилось представление об И. как о смысловом единстве познаваемых идей и избранного сооб-ва разумных людей, живущих этими идеями, как о тождестве носителей высшего сознания и духовности, способных к рефлексии культуры и саморефлексии, и самих форм духовной культуры, рефлектируемых софийным умом, — как о духовном образовании, воплощающем в себе самоценный смысл действительности, соотнесенный в самосознании с самим собой. Подобная интеллектуальная семантика имплицитно экстраполировалась на представления о соответствующем сословии (или страте) российского общества, специализирующемся на духовном производстве, познавательной деятельности и самосознании.

  Культурология. Словарь-справочник.

   
  Лит.: Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. М., 1990; Из глубины. Сборник статей о русской революции. М., 1991; Иванов-Разумник Р. В. История русской общественной мысли: В 2 т. 5-е изд. М., 1918; М., 1997; Виппер Р. Ю. Два типа интеллигенции и другие очерки. М., 1912; Овсянико-Куликовский Д. Н. История русской интеллигенции. Ч. 1–3.6-е изд. // Собр. соч. М., 1924. Т. 7–9; Интеллигенция. Власть. Народ: Антология. М., 1993; Русская интеллигенция: история и судьба. М., \999,Пана-рин А. С. Российская интеллигенция в мировых войнах и революциях XX века. М., 1998; Ширинянц А. А. Вне власти и народа: Политическая культура интеллигенции России XIX - нач. XX века; Malia М. What is the Intelligentsia // Russian Intelligentsia. N. Y., 1961; Pipes R. The Historical evolution of the Russian Intelligentsia. Daedalus, Boston, 1960. Vol. &9;RaeffM. Origins of Russian Intelligentsia; The 18-th century Nobility. N. Y., 1966; Pamper Ph. The Russian Revolutionary Intelligentsia. N. Y., 1970.
  В. А. Малинин, А. А. Ширинянц.
  Русская Философия. Энциклопедия.
  
  Интеллигенция
  У слова !интеллигенция и смежных с ним есть своя быль. Очень упрощённо говоря, его значение прошло три ступени. Сперва оно означало «люди с умом» (происходно), потом «люди с совестью» (их-то мы обычно и подразумеваем в обсуждениях), потом просто «очень хорошие люди».
  
  Понятие «интеллигенция» в русском языке, в русском сознании любопытным образом эволюционирует: сперва это «служба ума», потом «служба совести» и, наконец, если можно так сказать, «служба воспитанности». Это может показаться вырожением, но это не так. Службу воспитанности тоже не нужно недооценивать: у нее бологородные предки. Для того, что мы называем «интеллигентностью», «культурностью», в XVIII в. созначником была «светскость», в середние века — «вежество», куртуазия, в деревности — humanitas, причём опеределялась эта humanitas на первый взгляд наивно, а по сути очень глубоко: во-первых, это розум, а во-вторых, умение держать себя в обществе. Особенность человека — розумность в отношении к природе и humanitas в отношении к опчеству, т. е. осознанная готовность заботиться не только о себе, но и о других. На humanitas, на умении достойного опчения межу равными держится все общество. Не случайно потом на основе этого — в конечном счете бытового — понятия развилось такое вышенное понятие, как «человечничество (гуманизм)».
  
  И, заметим, именно эта черта общительности все больше выступает на первый место в развитии русских понятий «интеллигенция», «интеллигентный». «Интеллигенция» в начальном, происходном смысле слова, как «служба ума», была оборочена ко всему миру, живому и неживому, — ко всему, что могло в нем потеребовать вмешательства розума. «Интеллигенция» в теперешнем, заключительном смысле слова, как !интеллигентность, «служба воспитанности», «служба общительности», проявляется только в отношениях межу людьми, причём межу людьми, сознающими себя равными, «ближними», говоря по-старинному. Когда я говорю: Мой начальник — человек интеллигентный, это понимается однозначно: мой начальник умеет видеть во мне не только подчинённого, но и такого же человека, как он сам.
  
  А интеллигенция в промежуточном смысле слова, «служба совести»? Она проявляет себя не в отношениях с природой и не в отношениях с равными, а в отношениях с высшими и низшими — с волОстью и с народом. Причём оба этих понятия, и «волОсть» и «народ», достаточно разплывчаты и неопеределённы. Именно в этом смысле !интеллигенция является особым явлением русской жизни второй половины XIX — начала XX в., — тем самым явлением, кое находится в середине внимания этого сборника. Оно настолько особливо, что западные языки не имеют для него названия и в случае нужды транслитерируют русское: intelligentsia. Для интеллигенции как службы ума существуют устоявшиеся слова: intellectuals, les intellectuels. Для интеллигентности как умения уважительно обращаться друг с другом в обществе существуют синонимы столь многочисленные, что они даже не стали терминами. Для «службы совести» — нет (Что такое совесть и что такое честь? И то и другое определяет выбор поступка, но честь с мыслью «что подумали бы обо мне отцы», совесть — с мыслью «что подумали бы обо мне дети»). Более того, когда европейские les intellectuels вошли недавно в русский язык как интеллектуалы, то слово это сразу приобрело отчетливо отрицательный оттенок: «рафинированный интеллектуал» (словосочетание из Малого академического словаря), «высоколобые интеллектуалы». Почему? Потому что в этом значении есть только ум и нет совести, запа­дный «интеллектуал» — это умелец умственного труда и только, а русский «интеллигент» обычного образца — нечто большее. И наоборот, когда западные былевики (привыкшие, что их les intellectuels справно служат обществу и государству, каждый в своей оболости) стараются понять, в чём особенность русской intelligentsia, то они опеределяют её приблизительно так: «это — слой общества, воспитанный в разчёте на участие в управлении обществом, но за отсутствием вакансий оставшийся со своим образованием не у дел». Отсюда и оппозиционность: когда тебе не дают места, на кое ты разсчитывал, ты, естественно, начинаешь дуться.
  Михаил Гаспаров. Интеллектуалы, интеллигенты, интеллигентность. Оп. в сб.: Российская интеллигенция: история и судьба. М.: Наука, 1999.

  
  

  Интеллигенция

   Родословная русской интеллигенции по общему признанию восходит ко веременам Петра I. Обновление Руси, начатое им, нуждалось в новом образованном слое людей, который и стал первым отрядом русской служилой интеллигенции. Вплоть до 30-х гг. 19 в. образованная часть российского общества практическисовпадала с офицерством и чиновничеством, верой и правдой служившими отечеству, интеллигенция всецело оставалась дворянской. Это надолго опеределило её отличие от образованных кругов Европы, вышедших изсредней буржуазии и тесно связанных сней своими нуждами. Своё назначение русская интеллигенция усматривала в действии на волОсть всеми доступными средствами (критическая публицистика, художественное и научное творчество, акции гражданского неповиновения) в целях повышения уровняцивилизованности власти, а позже ее либерализации. Одновременно она выступала в качестве просветителянарода, представителя его интересов во властных структурах. Исполнение обеих ролей неизбежно вело к еедистанцированию и от государства, и от народа. Со временем это стало причиной трагедии, которую Г. П. Федотов назвал отщепенством русской интеллигенции. С декабристов начался этап сознательной, перерастающей в революционно-демократическое движение борьбы интеллигенции с самодержавием, причем в самой активной форме противостояния власти — в форме восстания. К 60-м гг. 19 в. русскаяинтеллигенция по своему составу перестает быть дворянской, в нее вливается массовым потокомразночинная, а в 70—80-х гг. земская интеллигенция. Появилась новый вид оппозиции — “уход в народ”.

  Л. И. Новикова, И. Н. Сиземская.

  Новая философская энциклопедия: В 4 тт. М.: Мысль. Под редакцией В. С. Стёпина. 2001.

  
  

  Интеллигенция

  В чём те особенности русской действительности, кои породили это явление, удивляющее иностранцев? Как всегда, в том, что России за три века пришлось пройти ускоренный курс европейского развития. Все мы помним блестящую картинку В. О. Ключевского, как в русском обществе XVIII в. при дворе сменялись навигацкие ученики, вертопрахи, вольтерьянцы и то ли масоны, то ли служаки, причем каждое очередное воспитание сходило со сцены, не успев быть востребованным. Русская власть была традиционалистична и неповоротлива, homines novi в ее рядах (вроде Сперанского) появлялись не чаще, чем в Древнем Риме. Отмена крепостного права при Николае I обдумывалась десятилетиями, но обдумывалась в секретных комитетах, а для общественного обсуждения была запрещена. Западная государственная машина, двухпартийный парламент с узаконенной оппозицией, дошла до России только в 1905 г. До этого всякое участие образованного слоя общества в общественной жизни обречено было быть не интеллектуальным, практическим, а интеллигентским, критическим — взглядом из-за ограды.

   

  Власть была нерасчлененной и аморфной, она требовала не специалистов, а универсалов. Виднее всего это было на больших переломах: при Петре в таких людях, как Татищев или Нартов; при большевиках, когда комиссара с легкостью перебрасывали из ЧК в НКПС. В промежутках этого универсализм выглядел мельче и комичнее, но оставался тем же: кажется, это Вяземский иронизировал: «назначь Жуковского командовать кавалерией — все возмутятся, а назначили генерала командовать финансами — никто не удивляется». Пенять на это не приходится, такова была историческая ситуация России; в конце концов крестьянскую реформу 1861 г. тоже провели военные и статские генералы, а не специалисты по народному хозяйству.

   

  Где властью занимаются профессионалы-политики, там вопрос об отношении интеллектуалов к власти не стоит — во всяком случае, не в большей степени, чем об отношении их, скажем, к экономике. В России власть непрофессиональна, случайна, непредсказуема — при царе ли, при Ельцине ли: она напоминает власть в волчьей стае с паханом-государем во главе. Власть закона в России насаждали и Екатерина II, и Николай I, и Александр II: все оказывалось преждевременно, результаты напоминали больше европейский XVI в., чем даже XVIII-й. Когда военная реформа запрещала бить солдат по закону, их били по обычаю. Сейчас любят определять интеллигенцию как хранительницу традиций (иногда забывая прибавлять: «духовных»; впрочем, власть — это тоже в конечном счете духовная категория). На самом деле в гораздо большей степени хранительницей традиций является власть — как в волчьей стае. Радоваться ли этому? В одной из статей этой книги интеллигенция определена как «профессиональный ревизионизм»; это очень точно, а что в русских условиях такой профессиональный ревизионизм очень легко превращался в профессиональное революционерство — очень естественно.

   

  Русская интеллигенция была западным интеллектуальством, пересаженным на русскую казарменную почву. Интеллигенция есть часть народа, занимающаяся умственным трудом, и только в силу исторических неприятностей берущая на себя до­полнительную заботу: политическую оппозиционность. Может быть, нервничанье интеллигенции о своем отрыве от народа было прикрытием стыда за свое недотягивание до Запада? Интеллигенции вообще не повезло, ее появление совпало с буржуазной эпохой национализмов, и широта кругозора давалась ей с трудом. А русской интеллигенции приходилось преодолевать столько местных особенностей, что она до сих пор не чувствует себя в западном интернационале. Щедрин жестко сказал о межеумстве русского человека: в Европе ему все кажется, будто он что-то украл, а в России — будто что-то продал.

   

  Критический взгляд из-за огороды — ситуация развращающая: критическое отношение к действительности грозит стать самоцелью. Анекдот о гимназисте, который по привычке смотрит столь же критически на карту звездного неба и возвращает ее с поправками, — естественное порождение русских исторических условий. Парламентская государственная машина на Западе удобна тем, что роль оппозиции поочередно примеряет на себя каждая партия. В России, где монопольная власть до последнего момента не желала идти ни на какие уступки, оппозиционность поневоле стала постоянной ролью одного и того же общественного слоя — чем-то вроде искусства для искусства. Даже если открывалась возможность сотрудничества с властью, то казалось, что практической пользы в этом меньше, чем идейного греха — поступательства своими принципами.

   

  Особенно это выявилось в последние десятилетия советской власти. Б. А. Успенский в недавней статье прямо называет логически определяющим признаком русской интеллигенции принципиальную невовлеченность в политические структуры. Идеальный ее тип — диссиденты, идущие в истопники и дворники, чтобы только не служить неприемлемой власти. (Этот тип маргинальности называется богемой; он выработался в романтическую эпоху среди людей искусства, теперь он распространился на людей науки.) Разумеется, в истопники и дворники в буквальном смысле слова шло меньшинство оппозиционно настроенных интеллигентов; большинство находило себе места младших сотрудников при не очень политизированных областях знания. Здесь возникали свои психологические сложности. А. К. Жолковский в ретроспективном анализе собственного жизненного поведения в 1970-е годы показывает блестящий тому пример: он работал на радио при вещании на суахили; этим он удачно отгораживался от идеологического участия в окружающей советской жизни, однако этим же он нес советское идеологическое давление в далекую сомалийскую жизнь, о чем передпочитал не думать.

   

  Почему русская интеллигенция ведет свою историю с 1860-х годов? Просвещение разпространялось на Руси, как и всюду, сверху вниз — от узкого образованного слоя к народу. В средние века эта передача культуры от верхов к низам осуществлялась духовным сословием, в XVIII в. — дворянским, но мы не называем интеллигенцией ни духовенство, ни дворянство, потому что оба сословия занимались этим неизбежным просветительством лишь между делом, между службой Богу или государю. Понятие интеллигенции появляется с буржуазной эпохой — с приходом в культуру разночинцев, т. е. выходцев из тех сословий, которые им самим и предстоит просвещать. Психологические корни «долга интеллигенции перед народом» — именно здесь: если Чехов, сын таганрогского лавочника, смог окончить гимназию и университет, он чувствует себя обязанным постараться, чтобы следующее поколение лавочниковых сыновей могло быстрее и легче почувствовать себя полноценными людьми, нежели он. Если и они будут вести себя, как он, то постепенно просвещение и чувство человеческого достоинства распространится на весь народ — по трезвой чеховской прикидке, лет через двести. Оппозиция здесь ни при чем, и Чехов спокойно сотрудничает в «Новом времени». А если чеховские двухсотлетние сроки оказались нереальны, то это потому, что России приходилось торопиться, нагоняя Запад, — приходилось двигаться прыжками через ступеньку, на каждом прыжке рискуя сорваться в революцию.

   

  «Долг интеллигенции перед народом» своеобразно сочетался с ненавистью интеллигенции к мещанству. Говоря по-современному, цель жизни и цель всякой морали в том, чтобы каждый человек выжил как существо и все человечество выжило как вид. Интеллигенция ощущает себя теми, кто профессионально заботится, чтобы человечество выжило как вид. Противопоставляет она себя всем остальным людям — тем, кто заботится о том, чтобы выжить самому. Этих последних в XIX в. обычно называли «мещане» и относились к ним с высочайшим презрением, особенно поэты. Это была часть того самоумиления, которому интеллигенция была подвержена с самого начала. Такое отношение несправедливо: собственно, именно эти мещане являются теми людьми, заботу о благе которых берет на себя интеллигенция. (Когда в басне Менения Агриппы живот, руки и ноги относятся с презрением к голове, это высмеивается; когда голова относится с презрением к животу, рукам и ногам, это тоже достойно осмеяния, хотя, что характерно, об этом никто не написал басню.) О классическом типе мещанина, флоберовском мсье Омэ, Ренан сказал: «Если бы мир не состоял из таких Омэ, нас всех давно бы сожгли на кострах».

  Мы не касаемся еще одной смежной общественной прослойки — «полуинтеллигенции»: это слишком далеко бы нас завело. Между тем совершенно ясно, что когда герои Зощенко с уважением говорят друг о друге «полуинтеллигент» или когда у Алданова проходной (комический, но не отрицательный) персонаж говорит: «я принадлежу к высшей полуинтеллигенции нашего местечка», то речь идет о с­циальных процессах, очень массовых и очень важных для современной культуры.

   

  Отстраненная от участия во власти и неудовлетворенная повседневной практической работой, интеллигенция сосредоточивается на работе теоретической — на выработке национального самосознания. Этой теме уделено неожиданно много внимания в настоящем сборнике. Самосознание, что это такое? Гегелевское значение, где самосознание было равнозначно реальному существованию, видимо, уже забыто. Остается самосознание как осознание своей отличности от кого-то другого. В каких масштабах? Каждый человек, самый невежественный, не спутает себя со своим соседом. В каждом хватает самосознания, чтобы дать отчет о принадлежности к такой-то семье, профессии, селу, волости. (Какое самосознание было у Платона Каратаева?) Наконец, при достаточной широте кругозора — о принадлежности ко всему обществу, в котором он живет. Можно говорить о национальном самосознании, христианском самосознании, общечеловеческом самосознании. Складывание интеллигенции совпало со складыванием национальностей и национализмов, поэтому «интеллигенция — носитель национального самосознания» мы слышим часто, а «носитель христианского самосознания» (отменяющего нации) — почти никогда. А в нынешнем мире, расколотом и экологически опасном, давно уже стало главным «общечеловеческое».

   

  Когда западные интеллектуалы берут на себя заботу о самосознании общества, то они вырабатывают науку социологию. Когда русские интеллигенты сосредоточиваются на том же самом, они создают идеал и символ веры. В чем разница между интеллектуальским и интеллигентским выражением самосознания общества? Первое стремится смотреть извне системы (сколько возможно), второе — переживать изнутри системы. Первое рискует превратиться в игру мнимой объективностью, второе — замкнуться на самоанализе и самоумилении своей «правдой». В отношениях с природой важна истина, в отношениях с обществом — правда. Одно может мешать другому, чаще — второе первому. При этом сбивающая правда может быть не только революционной («классовая наука», всем нам памятная), но и религиозной (отношение церкви к системе Коперника). «Самосознание» себя и своего общества как бы противополагается «сознанию» мира природы. Пока борьба с природой и познаниеприроды были важнее, чем борьба за совершенствование общества, в усилиях интеллигенции не было нужды. Сейчас, когда мир, природа, экология снова становятся главной заботой человечества, должно ли измениться место и назначение интелли­генции? Что случится раньше: общественный ли конфликт передовых стран с третьим миром (для осмысления которого нужны интеллигенты-общественники) или экологический конфликт с природой (для понимания которого нужны интеллектуалы-специалисты)?

   

  «При широте кругозора», — сказали мы. Просвещение — абсолютно необходимая предпосылка интеллигентности. Нынешние все более частые декларации, что образование не гарантирует интеллигентности и что в людях простых и неученых можно встретить больше интеллигентности, чем в иных профессорах, — это только значит (как мы уже говорили), что понятие интеллигентности сдвинулось в область чистой нравственности и что иные профессора, видимо, на самом деле образованны плохо. Сократ говорил: «Если кто знает, что такое добродетель, то он и поступает добродетельно; а если он поступает иначе, из корысти ли, из страха ли, то он просто недостаточно знает, что такое добродетель». Культивировать совесть, нравственность, не опирающуюся на разум, а движущую человеком непроизвольно, — опасное стремление. Что такое нравственность? Умение различать, что такое хорошо и что такое плохо. Но для кого хорошо и для кого плохо? Здесь моральному инстинкту легко ошибиться. Даже если абстрагироваться до предела и сказать: «хорошо все то, что помогает сохранить жизнь, во-первых, человеку как существу и, во-вторых, человечеству как виду», то и здесь между этими целями «во-первых» и «во-вторых» возможны столкновения; в точках таких столкновений и разыгрываются обычно все сюжеты литературных и жизненных трагедий. Интеллигенции следует помнить о происхожении собственного названия.

   

  И как волОсть была неразчленённой и аморфной, так и виды интеллигентской оппозиции были неразчленёнными, литература, публицистика и философия сплывались в какой-то начальный синкретизм (Впрочем, в передромантической и романтической Европе тоже можно найти тому множество примеров). Теперь иные теоретики русской философии пробуют выдавать этот архаический синкретизм за грядущий синтетизм всеединства — все равно как Герцен видел в архаической русской общине образец грядущего социализма. Сейчас критика любит горевать, что русская литература перестает быть учителем и вождем, а становится, как на Западе, беллетристикой, чисто художественным явлением. Между тем это естественный результат развития, дифференциации культуры: публицистика — публицистике, эстетика — эстетике.

   

  Точно так же, вероятно, кончается и эпоха русской интеллигенции образца XIX в., которая одна работала и за искусство, и за философию, и за политику. Русское общество медленно и с трудом, но все же демократизируется. Отношения к вышестоящим и нижестоящим, к власти и народу отступают на второй план перед отношениями к равным. Не нужно бороться за правду, достаточно говорить правду. Не нужно убеждать хорошо работать, а нужно показывать пример хорошей работы на своем месте. Это уже не интеллигентское, это интеллектуальское поведение. Мы видели, как критерий классической эпохи, совесть, уступает место двум другим, старому и новому: с одной стороны, это просвещенность; с другой стороны, это интеллигентность как умение чувствовать в ближнем равного и относиться к нему с уважением. Это хорошо, лишь бы понятие «интеллигент» не самоотождествилось, расплываясь, с понятием «просто хороший человек». «Психологическое сословие» — удачно было сказано о современной интеллигенции на одной из страниц этой книги. Такое самоощущение опасно: умиленный самоанализ может прогрессировать, и как бы сама эта книга не оказалась его проявлением. Нынешнее обсуждение следовало бы начать с вопроса: считаем ли мы, обсуждающие, себя интеллигентами? За себя я ответил бы: нет, я — работник умственного труда на государственной зарплате. С этой точки зрения я и пытался ответить на вопросы дискуссии.

  Михаил Гаспаров. Интеллектуалы, интеллигенты, интеллигентность. Оп. в сб.: Российская интеллигенция: история и судьба. М.: Наука, 1999.

   

  Интеллигенция

  От того, как мы осмысляем происхождение рус. интеллигенции, как мы определяем духовные истоки этого феномена культуры, социокультурные факторы его становления и развития, как мы объясняем его имманентные противоречия и проблемы, зависит в целом картина культурно-историч. процесса в России в ее эволюции на протяжении по крайней мере последних трех веков. Более того, от того, как и по каким основаниям мы датируем генезис рус. И., зависит наше понимание того, что такое рус. И., какова ее историч. роль в формировании рус. культуры и ее историко-типологического и национального своеобразия, чем обусловлены внутр. тенденции и закономерности ее истории, периоды подъема и спада, фазы расцвета и кризиса. Речь идет, по существу, о степени укорененности в истории отечественной культуры всех тех ее особенностей, проблем, принципов, комплексов, ценностно-смысловых установок, методов и форм деятельности, к-рые сказываются в ее классический период (19 в.) и в период "неклассический", новейший (20 в.); об "исторической глубине" залегания важнейших черт и смысловых пластов рус. культуры, предопределивших ее судьбу и мировое значение, в том числе распространение явления и понятия И. в др. культурах Запада и Востока — под влиянием авторитета рус. культуры и рус. И.

   

  На самом деле все варианты историч. генезиса рус. И. являются взаимодополнительными смысловыми конструкциями и должны рассматриваться одновременно. Так, напр., одна из традиций отечественной культуры, наиболее отчетливо заявленная рус. народничеством, а затем и марксизмом — Н.К. Михайловский, Г.В. Плеханов, В.И. Ленин, — начинать историю рус. И. с возникновения разночинства в 40-е гг. 19 в. — в лице наиболее ярких ее представителей и идейных вождей — В.Г. Белинского и А.И. Герцена. Следующее поколение разночинной И. (Н.Г. Чернышевский, Н.А. Добролюбов, Д.И. Писарев и др. "шестидесятники") продолжило и радикализировало взгляды людей, представлявших не то или иное сословие или класс, но "чистую мысль", дух (нации или народа), воплощенное искание истины, справедливости, разумной действительности. Т.о., "разночинное" обоснование рус. И. объясняет не только ее отвлеченную духовность, но и знаменитую ее "беспочвенность", разрыв со всяким сословным бытом и традициями, ее социальную неукорененность, скитальчество, "отщепенство". По словам Н.А. Бердяева, И. в России всегда была "идеологической, а не профессиональной и экономической группировкой, образовавшейся из разных социальных классов", коя была объединена "исключительно идеями и притом идеями социального характера" (Бердяев И. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 17).

   

  Другая традиция истолкования генезиса рус. И. связывает его с истоками рус. вольномыслия ("вольтерьянства", масонства, религиозной и политич. оппозиционности); в этом случае родоначальниками рус. И. оказываются А.Н. Радищев, И.И. Новиков (к этой точке зрения по-разному склонялись Ленин и Бердяев); Д.Н. Овсянико-Куликовский начинал свою историю рус. интеллигенции с момента публикации "Философического письма" П.Я. Чаадаева, положившего начало нац. нигилизму отечественных мыслителей (своего рода оборотной стороны рус. мессианской идеи). Именно острота постановки Чаадаевым проблемы нац. самобытности рус. культуры и российской цивилизации в контексте мировой культуры вызвала почти двухвековую полемику рус. "западников" и "славянофилов" вокруг вопроса о культурной самоидентичности рус. культуры и породила множество оригинальных гипотез и концепций культурно-цивилизационного своеобразия России и рус. культуры. Тем самым происхождение рус. И. связывалось, во-первых, с культурным европеизмом, распространением просвещения, развитием наук, искусств и вообще возникновением специализированных форм культуры (к-рых в Древней Руси с ее культурным синкретизмом не существовало) и обслуживающих их профессионалов; во-вторых, — с обретаемыми навыками религиозной и политич. свободы мысли, слова, печати — тем более трудными для России, что рождались они в жестком противостоянии политич. деспотизму и авторитаризму, традиционализму и религиозно-духовному догматизму, цензурным гонениям и запретам, — в отсутствии сложившегося общественного мнения, традиций гражданского об-ва, правового гос-ва (т.е. принципиально иных социокультурных условиях по сравнению с зап.-европ. свободами).

   

  Третья традиция (ее наиболее последовательно отстаивали в своих культурологических эссе Д. С. Мережковский и М.О. Гершензон) возводили истоки рус. И. ко временам петровских реформ и к самому Петру, признаваемому первым русским интеллигентом, стремившимся "по своему образу и подобию" сформировать отряд послушных его воле "птенцов гнезда Петрова". Сюда же относится традиция осмыслять успехи просвещения в России в связи с державной волей просвещенного монарха (Петр I, Екатерина II, Александр I). Эта традиция исследования генезиса рус. И. была плодотворна тем, что обозначала драматическую коллизию, сопровождавшую в дальнейшем всю историю рус. И., — сложные взаимоотношения И. с властью и гос-вом. С одной стороны, И. "рекрутирована" властью, ее деятельность мотивирована гражданским долгом перед Отечеством, его духовным благом и процветанием; с другой, И. сама творит себя, а не порождена властью, она самоопределяет смысл и цели своей деятельности, связанной с творчеством и распространением культуры, общечеловеческих ценностей, идеалов Разума и просвещения, а не служит лишь интеллектуальным, культурным орудием политич. воли самодержавного монарха и его бюрократич. аппарата. Сложившийся было в 18 в. альянс между правящей дворянской элитой (бюрократией) и духовной элитой (просвещенным дворянством) быстро распался из-за принципиального различия систем ценностей в них: если для правящей элиты высшей ценностью являлась политич. власть, участие в принятии гос. решений, то для элиты духовной высшей ценностью была личная независимость и свобода творчества, мысли, слова, совести и т.п. (ср. пушкинское "Ты царь: живи один").

   

  Четвертая традиция осмысления культурно-историч. истоков рус. И. связана с поисками более глубоких, древнерусских корней И. Так, в многовековой — "пятиактной" — трагедии рус. И. Г.П. Федотов видел и многовековую же ее предисторию: целых два "пролога" к ней — "в Киеве" и "в Москве". Иначе говоря, по Г. Федотову, первые "интеллигенты" на Руси — при всей условности их отнесения к интеллигенции — это православные священники, монахи и книжники Киевского и Московского периодов древнерус. культуры. В этом случае история (точнее — предистория) рус. И. уходит во мглу веков и теряется чуть ли не у истоков Крещения Руси. Однако такой, несколько метафорический подход к исследованию рус. И. раскрывает важные смысловые составляющие понятия И. — близость, органичность древнерус. "прото-И." к народу (своим бытом, языком, верой) и вместе с тем отчужденность, оторванность от него, от народного творчества (культурный аристократизм, византинизация идеалов жизни, нравственности, эстетики); отрыв от классической, античной традиции (Киев, по словам Федотова, — "греческая окраина", духовная периферия Византии), отсюда компилятивность и вторичность древнерус. философии, науки, богословия, отсутствие схоластических споров и университетов, "страшная немота" и косноязычие Древней Руси, проявляющиеся в иконописи — "умозрении в красках" (Е.Н. Трубецкой), а не в Логосе, и обращенность духовного взора на Восток, и замыкание в своей самобытности. Собственно, уже в Киеве, как полагал Федотов, было "заложено зерно будущего трагического раскола в русской культуре" (Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции // О России и русской философской культуре. М., 1990. С. 410-415).

   

  "Клерикальные" истоки рус. И. раскрывают еще один важный смысловой пласт рус. И. — духовное подвижничество, искание "светской святости". Один из авторов "сборника статей о русской интеллигенции" "Вехи" С.Н. Булгаков в своей "веховской" статье "Героизм и подвижничество" поставил и убедительно раскрыл вопрос о "религиозной природе" рус. И. Секуляризация затронула лишь внешние формы жизни и сознания И. Религ. воспитание, психология православия отразились в мировоззрении и деятельности "семинаристов", включая вождей рус. И. — Добролюбова и Чернышевского: ригористические нравы, аскетизм, строгость личной жизни, бессознательно-религиозное отвращение к духовному мещанству, к "царству от мира сего", к самодовольной успокоенности. К этому присоединялись боль от дисгармонии жизни и сострадание нуждающимся, эсхатологическая мечта о Граде Божием, о грядущем царстве правды, народолюбие и "социальное покаяние" перед народом, пролетариатом — все это черты религиозности, присущие И. в "снятом" виде. Даже знаменитый интеллигентский "атеизм" и естественнонаучный материализм, как показывает Булгаков (а вслед за ним и Бердяев, и др.) — это не что иное, как "вера", извращенная форма религиозности, сформировавшаяся под влиянием зап.-европ. Просвещения "религия человекобожества и самообожания". Далее, Булгаков доказывает, что максимализм и радикализм И., стоическое перенесение страданий и гонений, психология героизма и героич. экстаза, апология борьбы, опасности и гибели за идею, самопожертвования — все это некая замена религиозной святости, сублимация иноческого служения, духовного подвига веры. Более того, сами социализм и революция, трактуемые через призму религиозной природы И., суть эквиваленты всеобщего религиозного спасения, требующего духовного героизма, самоотверженности от каждого участника движения.

   

  У истоков рус. И. как движения — мечтательность, утопия радикального преобразования об-ва и всех социальных отношений через обновление культуры, через духовное творчество, через нравственно-эстетич. преодоление действительности, через религиозное (или религиоподобное) подвижничество, самоотречение; перед развязкой "трагедии интеллигенции" — вырождение духовности и культурного творчества, "срыв" в террор — индивидуальный или массовый, жажда практических преобразований, "жизнестроения", мания "организации" ("общего дела", коллективного труда, партий, вооруженного восстания, социалистического строительства и т.п.). Возражая тем публицистам и теоретикам, к-рые пытались оправдать большевизм как "самое последовательное выражение рус. И.", интеллигентского "радикального сознания" (в какой-то степени здесь имелись в виду и "сменовеховцы", и неупоминаемый Н. Бердяев), Г. Федотов справедливо писал, что "самая природа большевизма максимально противоположна русской интеллигенции: большевизм есть преодоление интеллигенции на путях революции" (О России и русской философской культуре. С. 439). В то же время это не отменяет того, что сам большевизм был порождением и составной частью рус. И. начала 20 в., впитав в себя черты атеистической религии, политич. утопии и нравственного ригоризма рус. И.

  Сама революция и радикальные в моральном и политич. отношении умонастроения — порождения все той же классической рус. И. Прагматизм, жесткая дисциплина, организованность, деловитость профессиональных рус. революционеров исходят из того же мировоззренческого корня, что идейный и нравственный их нигилизм, "народопоклонство", апология коллективного разума, безответственность и интеллектуальная лень. Знаменитое интеллигентское безбожие, воинствующий атеизм не так уж далеки от религиозного фанатизма и мистической экзальтации (в частности "богоискательства" и "богостроительства", столь распространенных в начале 20 в. в России). Н. Бердяев так объяснял это явление: "Именно русской душе свойственно переключение религиозной энергии на нерелигиозные предметы, на относительную и частную сферы науки или социальной жизни" (Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. С. 9). В этом также проявлялась пресловутая "беспочвенность" рус. интеллигенции, — на этот раз идейная, мировоззренческая: религиозная природа рус. И. слишком "всеядна", слишком универсальна.

   

  Пятая традиция трактовки И. в отечественной культуре связана с вкладом рус. марксизма, впитавшего в большевистском варианте идеологию "махаевщины" (доктрины, автором к-рой считается В.К. Махайский и к-рая объявляет И. классом, враждебным революции, в то время как основой революции оказываются деклассированные элементы, люмпен-пролетариат). Согласно этой интерпретации, И. не находит определенного места в социально-классовой стратификации общества: это не класс, а "прослойка" между трудящимися и эксплуататорами; И. "вербуется" из недр трудящихся, однако ее труд, знания, продукты умственного труда являются "товаром", к-рый заказывается и оплачивается главным образом эксплуататорскими классами, превращаясь тем самым в превращенную форму идеологического обмана и самообмана трудящихся. И., т.о., предстает в качестве ученых "лакеев", "приказчиков", "прислуги"буржуазии), а создаваемые ею произведения культуры в соответствии с поступившим "социальным заказом" оказываются опасными и вредными для народа, т.е. подлежат изъятию, исправлению, переосмыслению с новой классовой точки зрения, т.е. целенаправленной селекции. Отсюда — новая роль революционной цензуры, партийно-государственного контроля за И., ненадежной и продажной, лицемерной и склонной к политич. предательству.

  Эмиграция значительной части И. после революции и в ходе гражданской войны, насильственная высылка ряда ведущих представителей гуманитарной И. за границу, показательные политич. процессы против "буржуазных спецов", якобы вставших на путь вредительства и диверсий, шпионажа и терактов (спровоцированные и инспирированные чекистами по заданию коммунистического центра) — все это должно было уверить массы в том, что И., некогда возглавившая революционную борьбу и называвшая себя "друзьями народа", составляет после революции основу контрреволюционных и антисоветских движений и представляет собой "врагов народа". Идеологами этой теории стали лидеры большевистской партии, сами вышедшие из рядов И., — В.И. Ленин, Л.Б. Троцкий, А.А. Богданов, В.В. Воровский, Н.И. Бухарин, А.В. Луначарский, Н.К. Крупская, П.И. Лебедев-Полянский и др. Не без влияния теории "пролетарской культуры" (основоположником к-рой был А.А. Богданов) утверждалось, что место уничтожаемой и изгоняемой "старой" И. должна постепенно занять "новая", трудовая, революционная, советская (подбираемая по классовому принципу и социальному происхождению): только выходцы из рабочих могли создавать полноценную "пролетарскую культуру", — отсюда селекционный принцип высшего образования, подбора кадров в науке и искусстве и т.д. Ирония истории состояла в том, что искусственно выращиваемая "советская И." во многом воспроизводила основные черты дореволюционной рус. И.: рефлектирование культурных ценностей и смыслов само по себе способствовало формированию И. как смыслосозидающей и ретранслирующей общности "людей культуры". Однако сохранение репрессивной политики сов. власти в отношении И. рождало внутренне противоречивое, раздвоенное самосознание И.

   

  Именно здесь находятся глубочайшие корни того явления, к-рое — уже в наше время — получило, под пером отечественного философа-диссидента 60-70-х гг. В.Ф. Кормера, название "принцип двойного сознания интеллигенции", в равной мере отчужденной от Власти и от народа, но пытающейся "заигрывать" и с той, и с другим, избегая прямого соучастия в зле. Этой проблеме в конечном счете были посвящены и два знаменитых сборника статей — "Вехи" ("о русской И.") и "Из глубины" ("о русской революции"). Диалектика сложных взаимоотношений рус. И. с рус. революцией, во многом выпестованной, воспитанной и принесенной ею на собственных плечах, лучше всего раскрывает трагедию "двойного сознания" рус. интеллигенции 20 в. — одновременно "беспочвенной" и "межеумочной".

   

  Размышляя о рус. интеллигенции как специфическом феномене отечественной культуры, В. Кормер писал: "Исходное понятие было весьма тонким, обозначая единственное в своем роде историч. событие: появление в определенной точке пространства, в определенный момент времени совершенно уникальной категории лиц <...>, буквально одержимых еще некоей нравственной рефлексией, ориентированной на преодоление глубочайшего внутреннего разлада, возникшего меж ними и их собственной нацией, меж ними и их же собственным государством. В этом смысле И. не существовало нигде, ни в одной другой стране, никогда". И хотя всюду были оппозиционеры и критики гос. политики, политич. изгнанники и заговорщики, люди богемы и деклассированные элементы, но, продолжал философ, "никогда никто из них не был до такой степени, как русский интеллигент, отчужден от своей страны, своего государства, никто, как он, не чувствовал себя настолько чужим — не другому человеку, не обществу, не Богу — но своей земле, своему народу, своей государственной власти. Именно переживанием этого характернейшего ощущения и были заполнены ум и сердце образованного русского человека второй половины XIX — начала XX века, именно это сознание коллективной отчужденности и делало его интеллигентом. И так как нигде и никогда в Истории это страдание никакому другому социальному слою не было дано, то именно поэтому нигде, кроме как в России, не было интеллигенции" (Кормер В. Двойное сознание И. и псевдокультура. М., 1997. С. 216-217).

   

  Фактически социокультурным "первотолчком" в возникновении И. была деспотическая власть российского централизованного гос-ва. Видим ли мы такой источник в реформах Петра, в его концепции насильственного просвещения (породивших первый выводок "птенцов гнезда Петрова"); или в просвещенной монархии Екатерины II, окружившей себя сонмом придворных поэтов, историков, журналистов и философов, совмещавших с интеллектуальной деятельностью почетную миссию гос. сановников и придворных льстецов; или в суровом абсолютизме Николая I, стимулировавшего оппозиционные настроения и жестокой расправой над декабристами, и строжайшей цензурой, и широкими полномочиями III Отделения Е.И.В. канцелярии, и общей тяжелой духовной атмосферой, воцарившейся в об-ве, и торжеством гос. бюрократизма, вытеснившего культуру в духовное подполье... Вспомним, что Белинский и Герцен, зрелый Пушкин и Гоголь, ранние западники и славянофилы, кружок Петрашевского и "натуральная школа" — все это плоды "николаевской реакции", — если не прямые, то косвенные. Именно рус. самодержавие, со всеми характерными чертами внешне европеизированного восточного деспотизма, — настоящий "автор" этого противоречивого, амбивалентного явления рус. культуры — И., со всеми вытекающими отсюда чертами и последствиями. Главной из них стало двойственное отношение И. к власти, — одновременно сочувственное и возмущенное, доверительное и критическое. Все специфические особенности рус. И., и прежде всего ее раздвоенность, получили свое логическое завершение в советский период развития отечественной культуры.

  И. В. Кондаков.

  Культурология ХХ век. Энциклопедия. М.1996.

  
  

  Интеллигенция

  Передпосылкой появления И. в ее первичных видов было отделение умств. труда от физического, происшедшее на грани первобытно-общинного и рабовладельч. строя. Рядом с огромным большинством, занятым исключительно физич. работой, образовался класс, освобожденный от прямого производит. труда и заведующий обществ. делами: руководством в работе, гос. управлением, правосудием, науками, иск-вом и т.д. (см. Ф. Энгельс, Анти-Дюринг, 1957, с. 170). Монополию на умств. труд закрепили за собой эксплуататорские классы. Первой в истории человечества группой И. было жречество –часть класса рабовладельцев.

   

  На деле монополия угнетателей на знания не может быть полной. В середе угнетающих слоёв уже в первые отрезки развития слойного общества встречаются лица умств. труда. И. господствующего слоя была отделена от произ-ва. Наиболее одарённые рабы –а именно они являлись тогда творцами большинства производств. изобретений становились иногда подлинными умельцами. С другой стороны, в робство во время войн попадали некоторые передставители привилегированных слоев завоёванных стран (напр., Спартак.Наконец, представители эксплуататорскихклассов, в своей массе вообще избегавшие всякого труда, готовили для удовлетворения своих потребностейврачей, учителей, артистов и т.д. из числа рабов и крепостных (домашние учителя и врачи – рабы в антич. Греции и Риме).

   

  Духовенство, занявшее в эпоху средневековья место жречества как группы, к-рая сделала своей профессией определ. форму идеологич. деятельности, принадлежало к классу феодалов. Как и жречество, духовенство оберегало свое привилегированное положение обладателя знаний, держа массы в темноте и невежестве.

  Живя за счет эксплуатации угнетенных классов, мыслители деревности и средневековья обычно рассматривали свой умств. труд как форму досуга. Аристотель писал, что человек, коий должен работать, чтобы жить, не может быть гражданином (см. Rhet. 19, 1367а; Polit. II 1269 а). Платон издевался над Протагором и другими софистами, кои брали плату за обучение. Однако уже в период античности и гл. обр. в середние века появляется свободная служилая И., живущая за счёт продажи своих услуг представителям правящей верхушки, врачи, философы, химики (алхимики), деятели иск-ва -поэты, художники и т.д. Нередко они влачили жалкое существование как в материальном, так и в моральном отношении, оказываясь на положении челяди и слуг. Поскольку осн. часть И. относилась к господствующим классам или примыкала кним, она помогала укреплению их власти, освящала своим авторитетом и деятельностью эксплуатацию рабов, крепостных крестьян. Во всех классовых конфликтах того времени И., как правило, принимала сторону господствующих групп. Но поскольку И. занималась накоплением, обобщением и развитием человеч. опыта изнаний, она содействовала обществ. прогрессу.

   

  В недрах феодализма по мере развития городов вырастает новая, бюргерская И.,коя выходит большей частью из низших сословий. Из семей ремесленников или купцов вышли Шекспир, Спиноза, Посошков, Рембрандт, Бенвенуто Челлини и др. Новая И. отражает интересы богатых горожан и, как правило, вступает вконфликт с феодалами, а следовательно, и с феод.-церк. И. Бюргерская культура носит подчеркнуто светский характер, теснее связана с объективной действительностью, т.к. нарождавшееся собственничество нуждалась в науч. знаниях. Поэтому для значит. части бюргерской И. характерна революционность, нетерпимость к реакции. Онавносит серьезный вклад в развитие науки, лит-ры и иск-ва.

   

  Одновеременно и середи духовенства появляются люди, ощущающие противоречи действительности и выступающие с продвижными мыслями (Коперник, Галилей, Бруно, Максим Грек и др.). Наиболее передовые передставители И. переходят на сторону угнетаемых, становясь их идеологами (Мор, Кампанелла, Мабли и др.). Т.о., ещё на первых ступенях своего развития И. оберетает противоречивый, слойно неоднородный характер.

   

  Но только с наступлением капиталистич. эпохи начинается подлинная история ИВ условиях капитализма, в связи с резким ускорением развития производит. сил, быстро растёт число лиц умственного труда. Развитие товарно-денежных отношений сопровожается ростом числа экономич. и финансовых конфликтов; это опеределяет потребность капитала в юристах. Юриспруденция – первая профессия бурж. И. Юристы были относительно наиболее многочисленны и влиятельны середи лиц умств. труда ещё до победы бурж. революций. Из "дворянства мантии" вышли многие выдающиеся деятели культуры эпохи Возрождения: детьми юристов были Рабле, Декарт, Корнель, Рубенс. Машинная индустрия порождает потребность в специалистах, конструирующих и обслуживающих машины (инженеры, механики, впоследствии техники). Передставители И. становятся производит. роботниками. Как отмечал Маркс, к числу производит. роботниковпринадлежат все те, кто так или иначе участвует в производстве товара, начиная с робочего в собственном смысле слова и кончая инженером (в отличие от капиталиста) (см. "Теории прибавочной стоимости", ч. 1, 1955, с. 396-97). Капиталисты нуждаются также в бухгалтерах и др. конторских специалистах. Наконец, растущие личные потребности увеличивающегося слоя частных собственников способствуют развитию интеллигентных профессий сферы услуг (учителя, врачи, деятели искусства и т.д.), кое на начальных ступенях развития капитализма не обслуживают рабочих и др. трудящихся.

  Е. Амбарцумов. Москва.

  Философская Энциклопедия. В 5-х т. — М.: Советская энциклопедия. Под редакцией Ф. В. Константинова. 1960—1970.

  Источник: https://dic.academic.ru/dic.nsf/wordhistory/83/ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ