Экономика, враждебная труду и человеку – вот что строят либералы

• Опубликовал Юрий Комаров 16 июня 2017 г. - #либералы  #экономика  #крах  - 4 413 просмотров

  

  Нужно понимать два вида лишенчества. Первый: лишенцам отказано в благах, которые есть. Мол «хлеб есть, да не про вашу честь»! Отсюда вырастает во многом справедливая жажда раскулачивания – отобрать у богатых излишки и отдать их тем, кому они необходимы. Но есть второй, гораздо более опасный вид лишенчества: блага не дают, потому что их просто нет! А нет – потому что их не сделали. А не сделали, потому что власть не заказала…

  Каждый понимает: из тонны железной руды (глыбы ресурсов) можно отлить несколько килограммов стали. А можно и не отливать. Вы понимаете? Наличие тонны руды ещё не означает автоматического появления хотя бы грамма металла. Это необходимое условие для появления стали, но не единственное из необходимых условий. И так с любым продуктом!

  Оттого что сталь нужна обществу – даже когда она позарез нужна – вовсе не следует, что имеющаяся руда будет переплавлена в сталь.

  Например стальные ножи и топоры были нужнее всего первобытным людям: против них были и медведи самые крупные, и львы самые саблезубые. И что? Обходились каменными топорами. И не потому, что руды в земле не было. Она тихонечко там лежала, а до мысли о её обработке пещерный человек не дорос…

  Ужас и безумие либерализма в экономике – в том, что это форма мышления первобытного человека или животного. Это отделение экономиста-мыслителя от тысячелетий культуры и возвращение его первобытность: что само проросло, то и проросло, кто выжил – тот и выжил. Что оплачивают – то и нужно, а что не оплачивают – не нужно.

  В таком мышлении застойного типа нет целенаправленного движения от низших форм к высшим, как, впрочем, нет и самого представления о высоком и низком.

  Когда производительность труда измеряют денежной выручкой – высшая производительность всегда оказывается у наркоторговцев и мошенников-аферистов. Из корабля, идущего по курсу, общество превращается в плот, дрейфующий по воле ветра и волн в пространстве неизвестности, которую либеральный экономист принципиально отказывается познавать.

   

  Поэтому человек с первобытным строем ума (либеральный экономист-рыночник) теряет выработанную веками культуры роль Домохозяина (перевод-калька со слова"экономист").

  А в кого превращается?

  В вора-форточника, который ищет не средства управлять хозяйством ко всеобщей пользе, а средства проникнуть в чужой дом и утащить оттуда что-то ценное (хрематистика, "антиэкономика" по Аристотелю).

  Что дальше будет с ограбленным домом – ему неизвестно, неинтересно, «непознаваемо». Вместе с преемственностью знаний и культуры он потерял и чувство ответственности за будущее, и чувство ответственности перед предками.

  Оттого либеральному экономисту и нужен миф о «непостижимости, непредсказуемости рынка» – как индульгенция, выдаваемая заранее под все экономические грешки и аферы.

  Поскольку, мол, «нам всё равно неизвестно, как экономика функционирует, можно делать с ней что угодно; лишь бы это нам было выгодно»…

  Отсюда и вытекает первобытное хищничество рыночной экономики, которая базируется на безответственном и бездумном разрушении всех окружающих сред – начиная с экологической обстановки и заканчивая образованием будущих поколений.

  Рыночная экономика (как и первобытный образ жизни) – это охота человека на мир, оборачивающаяся (вполне логично) – охотой мира на человека.

  Что на охоте бывают удачи – кто бы спорил? Что завалить одной копеечной пулей кабана взамен годов выращивания в грязи и убытках домашней свиньи веселее – кто бы сомневался? Однако весь ход мировой цивилизации говорит, что охота в культурном обществе вытесняется более стабильным (хоть, может быть, и более скучным) скотоводством. И тут тоже ни у кого не должно быть сомнений…

  Вся жизнь «нового кочевника» – это нападение, сменяемое бегством, и бегство – сменяемое нападением.

  Это не жизнь культурного, цивилизованного человека, который чтит предков и думает о потомках, а манера поведения пришельца, враждебного чужака, который завтра покинет эту планету. А потому он не склонен что-то беречь тут на будущее.

  Поэтому вопрос не только в том, есть ресурсы или их нет. У России (тем более в границах СССР) – они, безусловно, есть: не менее половины от всех земных полезных ресурсов. Но мало иметь ресурсы. Нужно ещё иметь мозги.

   

  Первобытному человеку, живущему собственными распущенными похотями и капризами – доступно из всех земных благ:

  - то, что валяется под ногами в готовом виде;

  - или то, что даст дрессировщик из «таинственного ящика» - в награду за «правильное» (с точки зрения дрессировщика) поведение зверька.

  Постсоветские олигархи – это тупые питекантропы, которые делали то, что им говорил Запад (а он им велел гнать сырьё), и получали оттуда готовые потребительские блага.

  Никто из них не догадывается, что из нефти делают пластик, а из земли – хлеб с мармеладом, – потому что они танцующие цирковые медведи. Сделал правильно – дрессировщик кинул сахарок. Сделал неправильно – огрел хлыстом.

  Медведь откормленный, шкура жиром отливает, большой, страшный, рычит, клыки скалит – но по сути слабоумный и покорный…

  Дядя Сэм взял его медвежонком в криминальной трущобе приватизации и откормил всей Евразии на страх да ужас…

  Потому что нет страшнее врага для механизма, чем растащиловка.

  Механизм иной раз работает и ржавым, и деформированным, и забитым грязью. Но он никогда не работает, если его разломать и растащить части по разным углам. Как он может работать – если его вообще больше нет?!

  Вывод: для цивилизации нет врага страшней приватизации.

  Страшно и смертоносно угасание «мозга страны» – её национальной власти, питаемой идеями национальной интеллигенции и опирающейся на национальную традицию.

  Ведь блага – не только дети ресурсов. Они ещё и продукт социальных отношений. Блага – производное не от потребностей, а от принятых властью решений.

  Потребности-то у нас – безграничны! А блага – продукт отношения (доброго, злого или наплевательского) власти к нам.

  Это всё проще пареной репы: если, например, не принять решения засеять поле в этом году, то в следующем урожая не будет. Распределять урожай – справедливо или несправедливо – можно только когда он есть. А если его нет – его и распределить нельзя. Ноль не делится.

  Очень часто и так бывает, что люди, выращивающие еду – ложатся спать голодными. И сапожник часто бывает сам без сапог. Не потому, что у него нет сапог – они у него на верстаке валяются, он их делает… А потому что общество эти сапоги кому-то другому решило дать.

  Мне довелось быть на собрании рабочих кирпичного завода, и там звучали такие слова:

  – Я двадцать лет делаю кирпичи! И двадцать лет живу в комнатушке, в общаге! Из моих кирпичей построили много домов, в этих домах поселилось множество людей. Кто эти люди – я не знаю… Но я не получил от государства кирпичного строения!

   

  Царь не шьёт сапог. Но он может дать людям денег, чтобы они купили себе сапоги у сапожника. Если люди идут к сапожнику за сапогами – у сапожника растёт производительность труда. Если не идут – сапожник сворачивает производство, перестаёт тачать сапоги. А пирожник, соответственно – печь пироги. А чего их печь-то, если кроме «спасибо» от их поедателей ничего не добьёшься?

  Любому же производителю хочется не благодарности от голодранцев, а санкции от власти на доступ к благам и ресурсам территории.

  Неинтересно строителю строить дома тем, кому они позарез нужны. Строителю интересно, чтобы ему за строительство заплатили. А сколько может ему заплатить тот, кто сам ни от кого не получил оплаты труда?

  Если ты ничего не продал – то ты ничего не можешь и купить. Если два человека без денег сойдутся с готовым товаром – они могут их обменять по бартеру, хоть это и неудобно. Но затевать производство новых вещей в отсутствие платежеспособного спроса на них – верх безумия и бесхозяйственности!

  Власть повелела – производитель начал делать – в итоге получилась определённое количество потребительских благ.

  Можно заказать 10 обедов – а можно 100. Производитель сделает, сколько заказано. Не сразу (в обоих случаях) – имеется инерция преодоления. В ресторане – и то приходится ждать, пока блюдо приготовят.

  Но важно понять: не заказанное просто не будут производить. Не потому, что это технически невозможно, а потому, что это экономически разорительно.

  Штука в том, что производитель сам по себе производить блага не может. Ему или не из чего – или разорительно делать их самому по себе.

  Когда овощеводу невыгодно много производить? В какой ситуации ему невыгодна высокая производительность труда? Когда овощи не купили. Значит – не заплатили. А деньги – что такое? Это формализованная в условных знаках власть над территорией.

  То есть когда ваш труд не оплачен – власть не повелела вам производить то, что вы произвели. Власть не признала вас полезным (признание экономической полезности какой-либо деятельности – её оплата).

  Поля власть у вас не отняла, потому что вас вредным не признала: если хотите для себя, лично в свой борщ растить овощи – пожалуйста! Но деятельность ваша на поле не признана общественно-полезной. Хотите – делайте, но поддержки от общества не ждите, вы трудитесь на правах хобби, забавы, развлечения...

  Выращивая много овощей – вы самовольничали. Власть вам не заказала – а вы сделали. И были за это наказаны убытком.

   

  А это значит, что даже при самых благоприятных условиях не будет в жизни никакого развития, пока планы развития не появятся в мозгах у власти и общества. Всё начинается с проекта! Проект общества называют идеологией. Или национальной идеей. Да хоть горшком его назови, только не сажай в печь застоя и тусклой рваческой бездумности…

  Вы посмотрите, до чего дошло наше одичание: разоряет сегодня крестьянина не плохой, а хороший урожай! Тут же выясняется, что негде хранить, нет рыночного спроса, рыночные цены падают ниже себестоимости зерна или молока и т.п.

  Хороший урожай превратили из дара судьбы в бедствие… Кто? Либеральные экономисты. Почему? Потому что у них ум первобытного человека, охотника и собирателя, они не доросли умом до понимания оседлого хозяйства с его производственными циклами.

  Их идеальный вариант – вообще всё у всех бесплатно забрать (доллар США, не обеспеченный ничем кроме наглости – и есть механизм такого безвозмездного изъятия реальных благ в обмен на фантомы и пустые обещания). А то, что производственные циклыот такой «эффективности менеджеров» загнутся и вообще ничего не будет – их не волнует.

  Потому что у них нет мыслей о долгой (тем более вечной) жизни, они на Земле – враждебные чужаки, проходимцы в прямом смысле слова. То есть транзитные прохожие, хапающие в чужом дворе, что под руку подвернётся, и не имеющие планов когда-нибудь вернуться в этот двор…

  На какой точке разрушения остановится хищник? Ни на какой. Он умрёт, развалив окружающую среду, утратив все навыки культурного общества, отравив воду, воздух и продукты питания химикалиями – но и умирая, будет пытаться разрушать и расчленять…

  Его нужно удалить: или удалится в археологические слои вся «цветущая сложность» человеческих научно-технических и духовно-нравственных достижений.

   

  Вазген Авагян