Я сижу в кафе "Парус", в Тарусе, на высоком берегу Оки, тихому течению которой не может помешать даже шансон, несущийся с веселого катера "Михалыч".
Таруса устроена так, что она под завязку набита духовностью - и это значит, что, кроме каменной Марины Ивановны, каменной Беллы Ахатовны и каменного Константина Георгиевича, кроме всех принадлежавших им, и не только им, домов-музеев, их любимых мест, писательских могил в темном еловом лесу и памятных досок, ты обязательно встретишь здесь и кого-то живого, но тоже на полпути к памятнику.
Так, в прошлый раз, лет пять назад, едва зайдя в тамошний магазин, я почему-то подумал на кассе о том, как у переводчика Голышева в шестидесятых в Тарусе жил Бродский, - и в ту же секунду увидел Голышева, он стоял следующим в очереди на ту кассу.
А теперь за столом в паре шагов от меня сидит писатель Максим Осипов в светлом пиджаке, писатель и местный врач.
Его первый очерк "В родном краю", изданный лет десять назад, был шумно встречен: Осипов стал кардиологом в тарусской больнице и написал о пациентах, а через них - о русской жизни как таковой.
Написал трезво, нашел живые слова, но - уже тогда в его интонации было что-то давно знакомое, из старых, прекрасно переведенных романов об английской жизни в колониях, о белом человеке посреди джунглей:
"Нельзя относиться к так называемому “народу” как к малым детям: в большинстве своем это взрослые, по-своему ответственные люди. ..Они и правда предпочитают Киркорова Бетховену (на устроенный нами благотворительный концерт пришли почти исключительно дачники), моста и правда “не было и не надо”, они и правда готовы жить лет 50—60, а не столько, сколько на Западе".
О, это веское - "и правда".
О, это очарование горьких истин: туземец живет неправильно и по-другому не хочет, ну что с ним поделаешь, с дураком.
Прошло, кажется, десять лет.
У Осипова, пьющего кофе в "Парусе", красивое лицо благоразумного человека, называющего возвращение Крыма злодейством.
Если бы его лицо было грифельной доской, я бы хотел написать на ней что-то вроде:
"Не ходить по газону". "Выгул собак запрещен, штраф 500 рублей". "Слушать Киркорова, жить до 50 и возвращать Севастополь вредно для вашего здоровья".
Впрочем, в Тарусе нет никакого Киркорова.
Есть только "Михалыч" - и там шансон.
А еще, как выясняется, есть русский фашизм.
Так, по крайней мере, сказано в фейсбуке Осипова, который представляет свой недавний рассказ так: "про русский фашизм, не сознающий себя".
Сам рассказ вот о чем: молодая красивая русская блондинка с ее циничным гэбэшным папашей, бывшим резидентом в Германии (жирный намек) - ломают жизнь мирным, несчастным немцам, ломают нагло, нахрапом, даже не понимая, в чем, собственно, проблема, фашисты же современные русские - вот они немцев и обижают.
И чувства эти известны.
Интеллигенция - безотносительно медицины, Тарусы, туземцев, - не жалует "русский фашизм".
И очень зря.
Открою вам тайну.
Дело в том, что вся окружающая и меня, и Осипова, и столы в кафе "Парус", и берега Оки маленькая и великая, смешная и страшная красота - и грозный крест Паустовского над кладбищенским обрывом, и щедро пустые поля за рекой, и надпись на клумбе возле кофейни: "Цветы заговорены на порчу! Приносят безденежье, беды, тоску!", и мозаичные Петр и Павел на иконостасе в соборе, и неправдоподобная, картинная высь на горе у Воскресенского храма, и шаманские ленточки, которыми "так называемый народ", готовый жить до пятидесяти и одобряющий злодейства в Крыму, обвешал дерево, стоящее на пути в гору, и еще другие, георгиевские ленточки на туристах - тоже, должно быть, злодейские, и тот же каменный Паустовский, заглядывающий в глаза своему псу Грозному, и ленивые, сонные сады за низенькими заборами после дождя, и даже катер "Михалыч", - все это, я открою вам тайну, и есть один сплошной русский фашизм.
Потому что родина - это данность.
Это жестокая безальтернативность.
Это пожизненная диктатура высоких речных берегов и темных еловых лесов - и ее господство над каждым, кому здесь хорошо, и даже над тем, кому не очень, господство непобедимое, вечное, до самой могилы в лесу, нужно однажды признать.
А когда признаешь, то уже как-то сразу и любишь. Может быть, краешком только каким-то и любишь, но все подряд: и песни с "Михалыча", и кафе, закрытое на обед, и так называемый народ, который его закрыл и вообще не хочет "жить столько, сколько на Западе", и подлых блондинок, и злодейский Крым, и шаманские ленточки, и ленточки патриотические, и сады, и поля, и ненужные, но долгожданные просторы, и заговоренные цветы, и - пусть не беду, нет, но - и даже безденежье, и, конечно, тоску.
И писателя Осипова, с его благоразумным презрением, - тоже.
Комментарии